Лунный свет картина куинджи. «Лунная ночь на Днепре»: мистическая сила и трагическая судьба картины Архипа Куинджи. «Какое-то ослепительное, непостижимое видение»

Истинное творчество вдохновляет и возвышает человека, перенося его в Миры высшей реальности. "Через искусство имеете Свет". (Грани Агни Йоги. Т. 13, 332)

Каждый большой мастер, приобщая зрителя к Красоте, вкладывает в свои произведения определенные идеи, создает определенные формы, в которые облачает эти идеи.

Чем насыщал свои полотна Архип Иванович Куинджи, о чем "говорят" его пейзажи? Глядя на картины художника, даже поверхностный зритель ощущает необычность изображенного в них света. "Куинджи – художник света, – писал Илья Ефимович Репин в "Воспоминаниях". – Свет – очарование, и сила света, и его иллюзия были его целью. Конечно, вся суть этого явления заключалась в самом Куинджи, в его феноменальности, личной врожденной оригинальности. Он слушал только своего гения – демона…".

Очарование света, вместе с красотой и гармоничностью композиции, часто передающей обобщенный до Вселенского величия пейзаж, придает каждой картине Куинджи особый магнетизм. Его истоки всегда лежат в тех сферах, куда уносит творца вдохновение в процессе творческого акта. И чем выше творческая мысль художника, сильнее и чище огонь его сердца, тем значительнее плоды его творчества.

"Почему великие творения искусства так ценятся людьми и не умирают? Потому, что в них сконцентрированы кристаллы Света, вложенного в них руками творца данного произведения. Огненный дух художника, ваятеля, поэта, композитора, в процессе своего творчества, насыщает элементами Света то, что творит он. А так как элементы Света обычному разрушению временем или забвению не подлежат, то длительность жизни великих произведений искусства идет далеко за пределы жизни вещей и предметов обычных" .

Следует сказать, что не только творческий гений Куинджи, но и черты его характера имели большую силу и притягательность. Редкий художник, не желая "штамповать шедевры", откажется в апогее славы от демонстрации своих работ, как это сделал Куинджи. Не каждый мастер может быть так авторитетен для своих учеников, каким был Архип Иванович, создавший целую плеяду воистину самобытных художников.

Один из его учеников – Николай Константинович Рерих – характеризовал грандиозную личность своего учителя, его необыкновенный жизненный путь так:

"Вся культурная Россия знала Куинджи. Даже нападки делали это имя еще более значительным. Знают о Куинджи - о большом, самобытном художнике. Знают, как он после неслыханного успеха прекратил выставлять; работал для себя. Знают его как друга молодежи и печальника обездоленных. Знают его как славного мечтателя в стремлении объять великое и всех примирить, отдавшего все свое миллионное состояние. Знают, какими личными лишениями это состояние было составлено. Знают его как решительного заступника за все, в чем он был уверен и, в честности чего он был убежден. Знают как строгого критика; и в глубине его часто резких суждений было искреннее желание успеха всему достойному. Помнят его громкую речь и смелые доводы, заставлявшие иногда бледнеть окружающих.

…Около имени Куинджи всегда было много таинственного. Верилось в особую силу этого человека" .

Период художественного формирования Архипа Ивановича Куинджи окружен легендами. Собственно, и год его рождения установлен небезусловно (1840, 1841 или 1842). Он родился в Мариуполе в бедной греческой семье то ли крестьянина, то ли сапожника. Фамилия "Куинджи", означающая "золотых дел мастер", начинает фигурировать в документах только с 1857 года.

Рано осиротев, мальчик жил у родственников, работал у чужих людей: был слугой у хлеботорговца, служил у подрядчика, работал ретушером у фотографа. Основы грамоты Куинджи получил от знакомого учителя грека, а затем занимался в городской школе. Любовь к рисованию проявилась у него в детстве, он рисовал везде, где приходилось, – на стенах домов, заборах, обрывках бумаги. По позднейшим документам Куинджи значился "учеником школы Айвазовского", установлен факт его пребывания в Феодосии, но учился ли он у самого мариниста или у одного из его учеников, сказать трудно.

В начале шестидесятых годов мы застаем Куинджи в Петербурге, где он, видимо, посещает Академию художеств вольнослушателем. Есть свидетельство, выданное "ученику школы профессора Айвазовского Архипу Куинджи в том, что он за хорошие познания в живописи пейзажей Советом Академии... признан достойным звания свободного художника". Этот документ подтверждает очевидное влияние Айвазовского на первые работы Куинджи ("Буря на Черном море", "Рыбачья хижина на берегу Азовского моря").

В 1868 году художник принял участие в академической выставке. Он представил картины "Татарская деревня при лунном освещении", "Буря на Черном море", "Исаакиевский собор при лунном освещении", за которые получил звание неклассного художника. Окунувшись в атмосферу художественной жизни, он дружит с И. Е. Репиным и В. М. Васнецовым, знакомится с И.Н. Крамским – идеологом передовых русских художников. Лиричность пейзажей Саврасова, поэтическое восприятие природы в картинах Васильева, эпичность полотен Шишкина - все открывается перед внимательным взглядом молодого художника.

Куинджи А.И. Осенняя распутица

Куинджи также близка реалистическая направленность, характерная для картин художников-передвижников. Яркий пример тому созданная им в 1872 году картина "Осенняя распутица". В ней художник не просто передал осенний холодный день, размытую дорогу с тускло поблескивающими лужами - он ввел в пейзаж одинокую фигуру женщины с ребенком, которая с трудом идет по грязи. Осенний пейзаж, пронизанный сыростью и мглой, становится печальным рассказом о простых русских людях, о тоскливой безрадостной жизни.

Куинджи А.И.
Ладожское озеро

Лето 1872 года Куинджи провел на Ладожском озере, на острове Валаам. В результате появились картины: "Ладожское озеро" (1872), "На острове Валаам" (1873). Неторопливо, спокойно ведет художник в своих картинах повествование о природе острова, с его гранитными берегами, омываемыми протоками, с темными густыми лесами, упавшими деревьями. Последнее из названных полотен можно сопоставить с былинным эпосом, живописным сказанием о могучей северной стороне. Серебристо-голубоватый тон картины сообщает ей особую эмоциональную приподнятость. После выставки 1873 года, на которой это произведение было показано, о Куинджи заговорили в прессе, отмечая его самобытный и большой талант.

Картина "На острове Валаам" была приобретена Третьяковым. Продажа картин дала художнику возможность совершить небольшое путешествие в Европу. Примечательно, что, проехав пол Европы, побывав в ее "художественной столице" – Париже, Куинджи заявил, что не нашел там ничего интересного и что надо работать в России.

Куинджи А.И. На острове Валаам

Куинджи А.И. Забытая деревня

По возвращении в Петербург Куинджи поселяется на Васильевском острове напротив квартиры художника Крамского. Неожиданно для себя Крамской обнаруживает в Архипе Ивановиче самобытного философа и недюжинного политика. Устремление художника к реализму, непосредственно связанное с демократическими взглядами на жизнь, проявилось в следующей большой картине "Забытая деревня" (1874 г.), которая по остроте социального звучания, беспощадной правде показа пореформенной русской деревни перекликалась с картинами передвижников.

В следующем году Куинджи выставил три картины: "Чумацкий тракт в Мариуполе", "Степь в цвету" и "Степь вечером". В картине "Чумацкий тракт" художник изобразил нескончаемый поток обозов, медленно движущихся в хмурый день по осенней степи. Ощущение холода, сырости усиливается колористическим решением полотна. Совсем иные по настроению "Степь вечером" и "Степь в цвету". Художник утверждал в них красоту природы, восхищался живительной силой солнечного тепла. С этих работ, по существу, начинается новый этап творчества вполне сложившегося художника.

Куинджи А.И. Чумацкий тракт в Мариуполе

Куинджи А.И. Степь в цвету

К середине 70-х годов Куинджи стал так популярен, что представить передвижные выставки без его работ казалось невозможным. В 1875 году его принимают в члены Товарищества передвижных художественных выставок.

"Чумацкий тракт" – третья картина, приобретенная Третьяковым. Появившиеся средства, вновь позволяют Куинджи поехать за границу, на этот раз совместно с Репиным. И вновь Куинджи не нашел там того, к чему стремился в поисках собственного художественного видения.

После возвращения из-за границы Куинджи обвенчался с Верой Леонтьевной Кетчерджи из Мариуполя. Молодые поселились в Петербурге. В свадебное путешествие они поехали на остров Валаам. Осеннее ненастье возмутило воды Ладожского озера, и пароход, на котором ехали молодожены, стал тонуть. Куинджи с большим трудом спаслись на лодке, однако эскизы и заготовки будущих полотен – все пропало.

В 1876 году на Пятую передвижную выставку Куинджи представил замечательную картину – "Украинская ночь". Газета "Русские ведомости" писала, что у картины постоянно стоит толпа, восторгам нет конца. Критика отмечала: "Новость и невиданной силы эффект… В иллюзии лунного света Куинджи пошел дальше всех, даже Айвазовского". Картина положила начало романтическому взгляду Куинджи на мир.

Куинджи А.И. Украинская ночь

Куинджи А.И. Вечер

Почти все художники встретили картину с недоверием, настороженностью и отрицанием. Она не понята была даже Крамским. Так же не поняты и не приняты два его полотна, написанные в 1978 г. – "Закат солнца в лесу" и "Вечер". Вот что писал тонкий и чуткий Крамской: "…что-то в его принципах о колорите есть для меня совершенно недоступное; быть может, это совершенно новый живописный принцип… Еще его "Лес" я могу понять и даже восхищаться, как чем-то горячечным, каким-то страшным сном, но его заходящее солнце на избушках решительно выше моего понимания. Я совершенный дурак перед этой картиной. Я вижу, что самый свет на белой избе так верен, что моему глазу так же утомительно на него смотреть, как на живую действительность; через 5 минут у меня в глазу больно, я отворачиваюсь, закрываю глаза и не хочу больше смотреть. Неужели это художественное впечатление? Короче, я не совсем понимаю Куинджи" .

Теперь именем Куинджи пестрят газеты. Его не минует ни один критик. Публика устремляется к его работам. Спорят о солнечном спектре, о законах оптики, о научном подходе к вопросам света. Академия художеств была вынуждена признать небывалый успех. Куинджи был представлен к званию академика, но в результате получил только звание художника 1-й степени.

На Седьмую выставку передвижников 1879 года Куинджи представил три пейзажа: "Север", "После грозы", "Березовая роща". Разные по мотивам, они объединены большим поэтическим чувством. Картина "Север" продолжала серию северных пейзажей, начатых "Ладожским озером". Это полотно – обобщенный поэтический образ Севера, итог раздумий, размышлений о величественной и суровой природе. В картине нет ярких световых эффектов. Небо высокое, волнующее, как всегда у Куинджи, занимает более половины холста. Одиноко стоящие сосны устремлены к небу. Небу отдано явное предпочтение, мазок здесь динамичен и прерывист. Передний же план написан эскизным, протяжным мазком. Картина "Север" завершала трилогию, задуманную еще в 1872 году, и была последней из этой серии. На долгие годы потом Куинджи отдает свои талант воспеванию природы южной и средней полосы России.

Куинджи А.И. Север

Куинджи А.И. Березовая роща

Полон жизни, движения, ощущения свежести омытой дождем природы пейзаж "После грозы". Но наибольший успех на выставке выпал на долю картины "Березовая роща". Толпы людей часами простаивали у этого полотна. Казалось, будто само солнце проникло в помещение выставочного зала, освещая зеленую поляну, играя на белых стволах берез, на ветвях могучих деревьев. Работая над картиной, Куинджи искал прежде всего наиболее выразительную композицию. От эскиза к эскизу уточнялись расположение деревьев, размеры поляны. В окончательном варианте нет ничего случайного, "списанного" с натуры. Передний план погружен в тень - так подчеркивается звучность, насыщенность солнцем зеленой поляны. Художник сумел, избежав театральности, создать декоративную картину в лучшем понимании этого слова.

Куинджи А.И. Лунная ночь
на Днепре

В 1880 году в Петербурге на Большой Морской (ныне ул. Герцена) была открыта необычайная выставка: демонстрировалась одна картина – "Лунная ночь на Днепре". Она вызвала бурю восторгов. У входа на выставку стояла огромная очередь.

"Лунная ночь на Днепре" написана Куинджи после выхода из Товарищества передвижников. Небольшое, ограниченное по размерам полотно, кажется, распахивает окно в мир, в торжественную красоту и глубину южного ночного неба. Зеленоватая лента тихой реки почти сливается у горизонта с темным небом, покрытым легкими облаками. Притягивает к себе фосфорическое свечение луны, как в целом волшебный, магнетичный настрой картины.

Зависть, вызванная невиданным триумфом Куинджи, привела к травле художника, распространению нелепых слухов и анекдотов. Чистяков писал Третьякову: "Все пейзажисты говорят, что эффект Куинджи – дело нехитрое, а сами сделать его не могут…" .

"Эффект Куинджи" – не что иное, как результат огромной работы художника, длительных поисков. Упорным, настойчивым трудом достигал Куинджи виртуозного владения цветом, той композиционной простоты, которые отличают его лучшие работы. Его мастерская была лабораторией исследователя. Он много экспериментировал, изучал законы действия дополнительных цветов, отыскивая верный тон, сверял его с цветовыми отношениями в самой природе. Этому способствовало его общение с университетским профессором физики Ф.Ф. Петрушевским, изучавшим проблемы цветоведения, которые он обобщил в книге "Свет и цвет сами по себе и по отношению к живописи".

Очевидно, что вопросы цвето- и световосприятия также обсуждались Куинджи и с Д.И. Менделеевым – хорошим знакомым художника. Рассказывают, что однажды Д.И. Менделеев собрал в своем физическом кабинете на университетском дворе художников-передвижников и испробовал прибор для измерения чувствительности глаза к тонким нюансам тонов, Куинджи побил рекорд чувствительности до идеальных точностей! Но главное-то, конечно, заключалось в общей гениальности натуры и необыкновенной работоспособности в письме. "Ах, как живо помню я его за этим процессом! - восклицал Репин. - Коренастая фигура с огромной головой, шевелюрой Авессалома и очаровательными очами быка... Опять острейший луч волооких на холст; опять долгое соображение и проверка на расстоянии; опять опущенные на палитру глаза; опять еще более тщательное мешание краски и опять тяжелые шаги к простенькому мольберту..." .

Куинджи А.И. Днепр утром

В 1881 году Куинджи создал картину "Днепр утром". В ней нет игры света, яркой декоративности, она привлекает спокойной величавостью, внутренней мощью, могучей силой природы. Удивительно тонкое сочетание чистых золотисто-розовых, сиреневых, серебристых и зеленовато-серых тонов позволяет передать очарование цветущих трав, бесконечных далей, раннего степного утра.

Выставка 1882 года была последней для художника. Наступили долгие годы молчания. Друзья не понимали причин, волновались. Куинджи же сам объяснял так: "...Художнику надо выступать на выставках, пока у него, как у певца, голос есть. А как только голос спадет надо уходить, не показываться, чтобы не осмеяли. Вот я стал Архипом Ивановичем, всем известным, ну это хорошо, а потом увидел, что больше так не сумею сделать, что голос как будто стал спадать. Ну вот и скажут: был Куинджи, и не стало Куинджи! Так вот я же не хочу так, а чтобы навсегда остался один Куинджи".

По сравнению с десятилетием активного участия на выставках, за остальные тридцать лет Куинджи создал сравнительно немного значительных живописных полотен. По воспоминаниям друзей художника, в начале 1900-х годов Куинджи пригласил их к себе в мастерскую и показал картины "Вечер на Украине", "Христос в Гефсиманском саду", "Днепр" и "Березовая роща", которыми они были восхищены. Но Куинджи был недоволен этими работами и на выставку их не представил. "Ночное" – одно из последних произведений заставляет вспомнить лучшие картины Куинджи времени расцвета его таланта. В нем также чувствуется поэтическое отношение к природе, стремление воспеть ее величавую и торжественную красоту.

Куинджи А.И. Христос
в Гефсиманском саду

Куинджи А.И. Березовая роща

Куинджи А.И. Ночное

Во время "затворнического" периода своей деятельности Куинджи не оставляет поиски художественного воплощения своего мировосприятия. Для многочисленных эскизов характерен его общий творческий подход к живописной работе – "домысливание", "досочинение" того, что он видит или пишет зачастую по памяти. И хотя при этом впечатление реальности не утрачивается, намеренная "ковровость", "аппликационность" показывают отвлеченность пейзажа. Образы природы на картинах Куинджи этого периода полны созерцательности, тишины, покоя.

Произведения этого времени часто не датированы. Их можно разделить на несколько групп. Ряд полотен варьирует мотив пятен лунного или солнечного света в зимнем лесу ("Солнечные пятна на инее"). В других главное место занимает эффект тумана. Это своеобразное переосмысление опыта импрессионизма - живопись более густая, плотная, с известной долей декоративности. Куинджи работает обобщенным цветовым пятном, иногда форсированным цветом (серия "Закатов" и как пример полотно "Эффект заката").

Куинджи А.И. Солнечные
пятна на инее

Куинджи А.И. Эффект заката

Облик природы в произведениях художника лишен обыденности, в нем есть нечто торжественное, несколько театральное, даже в том случае, когда мотив пейзажа вполне классический («Дубы»). Тем более это относится к серии «гор». В ней предстает словно олицетворение величия природы, ее загадочности и непостижимости. Большинство горных пейзажей выполнены по памяти, но обладают редкой достоверностью, создаваемой чисто условными средствами – преувеличенными контрастами света и цвета, обобщением форм и силуэтов ("Эльбрус вечером", "Дарьяльское ущелье").

Куинджи А.И. Эльбрус вечером

Куинджи А.И. Дарьяльское ущелье

В последние два десятилетия жизни Куинджи очень заинтересовался небом, красочным богатством солнечных закатов. Наряду с этим с самого первого посещения в 1888 году Кавказа он становится горячим поклонником горных пейзажей. Сияние снежных вершин, окрашенных загадочным светом, монументальность тяжелых горных кряжей противопоставлены мелочной суете жизни. Возможно, благодаря Куинджи и Н.К. Рерих стал воспринимать горы как живое дыхание сил природы.

Куинджи А.И. Закат в степи
на берегу моря

Куинджи А.И. Красный закат

Куинджи А.И. Ай-Петри. Крым

Куинджи А.И. Туман в горах. Кавказ

Куинджи А.И. Снежные вершины

В 1889 году добровольное затворничество Архипа Ивановича нарушилось – он стал профессором Академии художеств. Это произошло благодаря приходу к руководству Академией более прогрессивных деятелей. Обновляя преподавательский состав, они ориентировались на художников самого жизнеспособного объединения того времени – Товарищества передвижных художественных выставок.

Художники-передвижники высказывались за коренное обновление Академии, но, когда им предложили стать преподавателями различных мастерских, многие отказались. Преподавателями Академии стали И. Репин, А. Куинджи, В. Васнецов, В. Маковский, И. Шишкин, Поленов, .

Это событие сыграло огромную роль в жизни Куинджи, дав возможность проявиться его педагогическому дарованию. Магнетизм личности Архипа Ивановича, его педагогический талант привлекали к нему учеников. Друзья-преподаватели Академии художеств стали обижаться на Куинджи за то, что их студенты буквально сбегали в его мастерскую. Из-за этого Архип Иванович потерял одного из своих лучших друзей – художника Шишкина.

"Сам Куинджи знал всю тяготу борьбы за правду. Зависть сплетала о нем самые нелепые легенды. Доходило до того, что завистники шептали, что Куинджи вовсе не художник, а пастух, убивший в Крыму художника и завладевший его картинами. Вот до чего доползла змея клеветы! Темные люди не могли переварить славу Куинджи, когда статья о его "Украинской ночи" начиналась словами: "Куинджи - отныне это имя знаменито". Писали о Куинджи и дружили с ним такие люди, как Тургенев, Менделеев, Достоевский, Суворин, Петрушевский... Одни эти имена уже обостряли язык клеветы... Но боец был Куинджи, не боялся выступать за учащихся, за молодых, а его суровые, правдивые суждения в совете академии были грозными громами против всех несправедливостей. Своеобычный способ выражений, выразительная краткость и мощь голоса навсегда врезались в память слушателей его речи" .

В преподавательской, как и в живописной, работе Куинджи был новатором в полном смысле этого слова. Новшества касались как методики работы, так и самой ее организации. Так, например, по пятницам с 10 до 14 часов в его мастерскую мог зайти любой желающий получить консультацию по вопросам пейзажной живописи. В эти дни он давал советы и читал лекции более чем 200 ученикам.

В отличие от других профессоров Академии он не был "мэтром", снисходительно относящимся к ученикам. Ему хотелось видеть свою мастерскую единой семьей, объединенной общим интересом к искусству. Он мечтал о товарищеском и духовном единении. В его мастерской занимались Богаевский, Вроблевский, Зарубин, Химона, Калмыкова, Рылов, Борисов, Вагнер, Маньковский, Чумаков. Архип Иванович учил живописи Н.К. Рериха. В учениках Куинджи прежде всего бросается в глаза житейская закаленность, понимание жизненных условий, большая работоспособность, любовь к искусству, преданное отношение к учителю, подлинно товарищеские отношения между собой.

"И между собою ученики Куинджи остались в особых неразрывных отношениях. Учитель сумел не только вооружить к творчеству и жизненной борьбе, но и спаять в общем служении искусству и человечеству". (Николай Рерих. Мастерская Куинджи).

Куинджи учил творить, а не быть привязанным к определенной местности и "фотографировать" ее при помощи кистей и красок. В основе творчества, считал он, должно лежать познание природы, которая осваивается в этюдной работе. Создание этюда должно было способствовать предварительному осмыслению того, что видел перед собой художник. Но непосредственное использование этюда как части картины, куда он механически переносится, Куинджи запрещал.

Многое в обучении строилось на индивидуальном подходе. Преподаватель не стеснял самостоятельности учеников. Перешедших к нему из других мастерских он не заставлял изменять усвоенные ранее навыки в живописи. В его мастерской царила свободная творческая атмосфера. Ученики спорили, иногда не соглашались с руководителем.

Забота об учениках распространялась за пределы мастерской. Архип Иванович был очень внимателен и к личной жизни учеников, и к условиям их быта. В 1895 году он, снабдив учеников деньгами, отправил их на этюды в свое крымское имение, где устроил своеобразную "академическую дачу".

В 1897 году "за участие в студенческой забастовке" Куинджи был заключен на два дня под домашний арест и отстранен от профессорства. Истинными же причинами его отставки было отношение к нему руководства Академии, которое Архип Иванович раздражал своим независимым поведением, демократическим отношением к ученикам и широкой популярностью среди студентов.

Покинув стены Академии, художник продолжал давать частные уроки, помогал готовить конкурсные работы. Более того, весной 1898 года Куинджи на собственные средства повез за границу для пополнения познаний и совершенствования тринадцать своих учеников. Позднее он объединяет своих учеников на иных основах, какие только представляются: это и так называемые «Мюссаровские понедельники», это и конкурсы им. Куинджи, а с 1908 года – Общество им. Куинджи.

Мечта Куинджи о художественном объединении, где художник чувствовал бы себя независимым от власти, от официальных учреждений воплотилась при создании в 1908 году Общества художников. Туда он предполагал вложить основную часть своего капитала, чтобы оказывать не только нравственную, но и материальную поддержку художникам. Предусматривалось также строительство выставочных помещений. Решено было в знак заслуг Архипа Ивановича присвоить Обществу его имя. Своему детищу – Обществу им. Куинджи – Архип Иванович завещал все свои картины, имения в Крыму и полумиллионный капитал.

Общество им. Куинджи просуществовало до 1931 г. Заседания, выставки, вечера проводились на квартире по улице Гоголя, 17, стены которой были украшены картинами Куинджи. Здесь выступали с концертами выдающиеся артисты, такие как Шаляпин, Собинов, Медея Фигнер.

Одним из самых любимых учеников Архипа Ивановича был Н.К. Рерих. С.П. Яремич писал: "Совершенный образец, воплощающий идеал Куинджи, мы находим в личности Рериха. Он беспорно самый сильный и самый цельный из всех учеников Куинджи" .

Рерих пронес через всю жизнь любовь к Куинджи. "Учитель с большой буквы", – так называл он Архипа Ивановича. А с какой любовью писал о нем!

"...Мощный Куинджи был не только великим художником, но также был великим Учителем жизни. Его частная жизнь была необычна, уединенна, и только ближайшие его ученики знали глубины души его. Ровно в полдень он восходил на крышу дома своего, и, как только гремела полуденная крепостная пушка, тысячи птиц собирались вокруг него. Он кормил их из своих рук, этих бесчисленных друзей своих: голубей, воробьев, ворон, галок, ласточек. Казалось, все птицы столицы слетались к нему и покрывали его плечи, руки и голову. Он говорил мне: "Подойди ближе, я скажу им, чтобы они не боялись тебя". Незабываемо было зрелище этого седого и улыбающегося человека, покрытого щебечущими пташками; оно останется среди самых дорогих воспоминаний. Перед нами было одно из чудес природы; мы свидетельствовали, как малые пташки сидели рядом с воронами и те не вредили меньшим собратьям.

Одна из обычных радостей Куинджи была помогать бедным так, чтобы они не знали, откуда пришло благодеяние. Неповторяема была вся жизнь его. Простой крымский пастушок, он сделался одним из самых прославленных наших художников исключительно благодаря своему дарованию. И та самая улыбка, питавшая птиц, сделала его и владельцем трех больших домов. Излишне говорить, что, конечно, все свое богатство он завещал народу на художественные цели"

Легкими штрихами намечает Рерих портрет учителя, но и из этих кратких заметок проясняются многие удивительные черты его личности.

"Помню, как он принял меня в мастерскую свою. Помню его, будящего в два часа ночи, чтобы предупредить об опасности. Помню его, конфузливо дающего деньги, чтобы передать их разным беднякам и старикам. Помню его стремительные возвращения, чтобы дать совет, который он, уже опустясь с шести этажей, надумал. Помню его быстрые приезды, чтобы взглянуть, не слишком ли огорчила резкая его критика. Помню его верные суждения о лицах, с которыми он встречался.

О многом он знал гораздо больше, нежели они могли предполагать. Из двух-трех фактов, с чуткостью подлинного творца, он определял цельные положения. "Я говорю не так, как есть, а так, как будет". Помню его милое прощающее слово: "Бедные они!" И на многих людей он мог установить угол понимания и прощения. Тихие долгие беседы наедине больше всего будут помниться учениками Архипа Ивановича" .

Забота учителя об учениках, его любовь к ним проявлялась до последних дней жизни Куинджи. Перед смертью Куинджи страстно хотел повидать всех своих учеников.

"Хорошие люди тяжело помирают". Так верит народ. Среди мучительных удуший Архипа Ивановича вспоминалась эта примета. Народная мудрость указала, что умер хороший, крупнейший человек" .

ЛИТЕРАТУРА

1. Репин И.Е. Далекое близкое.
2. Грани Агни Йоги. 1972 год. Т.13.
3. Рерих Н.К. Куинджи.
4. Стасов В.В. Избранные статьи о русской живописи.
5. Рерих Н.К. Мастерская Куинджи.
6. Новоуспенский Н.Н. Архип Иванович Куинджи.
7. Зименко В. Архип Иванович Куинджи.
8. Манин В. Куинджи.

Толпа, подобная недавней «очереди на Серова», в 1880 году часами стояла у одного из петербургских выставочных залов. Люди жаждали увидеть «Лунную ночь на Днепре» Архипа Куинджи и разгадать секрет пейзажа, светящегося изнутри. Совсем скоро работы знаменитого художника вновь посетят Россию - на выставке Куинджи в Государственной Третьяковской галерее в Москве с 6 октября 2018 года по 17 февраля 2019-го будут представлены более 120 произведений Куинджи из нескольких музеев мира.

Картина «Лунная ночь на Днепре»
Холст, масло 105 × 144 см
1880
Хранится в Русском музее

Повторения-варианты: в Астраханской государственной картинной галерее им. Б.М. Кустодиева (1882);
Симферопольском художественном музее (1882);
Киевском музее русского искусства («Ночь на Дону», 1882);
ГТГ («Ночь на Днепре», 1882; «Ночь на Днепре», уменьшенный не датированный вариант);
Национальном художественном музее Республики Беларусь («Ночь над Днепром», 1880-е).

«Все пейзажисты говорят, что эффект Куинджи - дело нехитрое, а сами его сделать не могут», - писал художник Павел Чистяков. Впервые выставленная «Лунная ночь на Днепре» шокировала даже искушенную петербургскую публику. Куинджи подогревал интерес к этой работе заранее, пуская отдельных зрителей к себе в мастерскую по воскресеньям, чтобы к открытию экспозиции они разнесли слух о поразительной картине. В итоге здание Общества поощрения художеств, где выставили полотно, целый день осаждала толпа, а вся улица и часть Невского проспекта были забиты экипажами. Куинджи самому пришлось утихомиривать нетерпеливых посетителей и разбивать толпу на группы, которые по очереди запускали в зал. Там в полумраке на стене висела одна-единственная картина, притом что «сольно» в то время могли выставить разве что монументальное историческое полотно, но никак не пейзаж. Однако «Лунная ночь...» стоила таких почестей: луна и ее отражение на холсте как будто испускали настоящий свет, у зрителей даже в глазах резало. Газеты наперебой писали о невероятно реалистичном пейзаже, вся столица обсуждала картину и секрет художника, в попытках объяснить «светопись» выдвигались самые экстравагантные версии, вплоть до сговора с нечистой силой.

Картины Куинджи со «спецэффектами» в передаче лунного и солнечного света стали продаваться за огромные деньги, но, когда творческие поиски повели его дальше, интерес зрителей и критиков начал спадать. Через два года после успеха «Лунной ночи...» пейзажист почти на двадцать лет затворился от публики, не желая слушать рассуждения на тему «Куинджи уже не тот».

Светоотражение . Некоторые зрители пытались заглянуть за подрамник, думая, что картина написана на стекле, за которым скрыта зажженная лампа, и поэтому так «светится». На самом деле один из эффектов действительно создавала лампа, но помещенная не за картиной, а перед ней. На выставке Куинджи решил по максимуму использовать светоотражающие свойства светлых тонов и светопоглощающие - темных, задрапировав в зале окна и в этом полумраке направив луч электрической лампы в центр картины. И луна на холсте засияла.

Лессировки . Некоторые зрители думали, что картина написана на перламутровой или золотой подложке, однако ее основа - обыкновенный холст. Искусствовед Софья Кудрявцева в книге о творчестве Куинджи отметила, что художник, желая визуально углубить и выделить небо, прописал землю на переднем плане более эскизно, а вот луну, облака и окружающее их пространство тщательно проработал с помощью лессировки: наложения многочисленных полупрозрачных красочных слоев.

Дополнительные цвета . Куинджи интересовался мнением ученых о взаимовлиянии различных цветов и других особенностях восприятия их человеческим глазом и использовал научные теории в живописи. Дополнительные цвета - оттенки красного и зеленого, синего и оранжевого, - положенные рядом, усиливают друг друга на его полотнах.

Мелкие мазки . Темные мазки на светлых участках создают ощущение вибрирующего света.

Оттенки . Илья Репин вспоминал, как один живописец с восторгом заявил Куинджи, что разгадал его секрет: тот, дескать, пишет свои удивительные пейзажи через цветное стекло. «Ха-ха-ха-ха-ха-ха!» - ответил Куинджи. Однако у него действительно в некотором роде была специфическая «оптика». Физик Федор Петрушевский измерял особым прибором способность разных художников различать тончайшие оттенки цветов, и оказалось, что Куинджи значительно превосходил в этом товарищей-передвижников.

Асфальтовая краска . Посетители выставки напрасно думали, будто хитрость Куинджи в том, что он пишет светящимися фосфорными красками или некими таинственными «лунными». Впрочем, художник все же экспериментировал с материалами: ради эффекта глубины использовал полупрозрачный коричневый асфальтовый подмалевок, а также добавлял асфальт в краски, чтобы сделать тона более глубокими. Однако такая краска нередко темнеет в результате внешних воздействий. «Лунную ночь...» еще до выставки приобрел племянник царя Александра II великий князь Константин Константинович (он же поэт К.Р.) и, будучи не в силах расстаться с картиной, взял ее с собой в кругосветное плавание, в результате пейзаж потускнел и потемнел.

ХУДОЖНИК
Архип Куинджи

Около 1842 - родился в Карасевке, в предместье Мариуполя, в семье сапожника греческого происхождения.
1868 - за показанную на выставке картину «Татарская деревня при лунном освещении на южном берегу Крыма» признан петербургской Академией художеств достойным звания свободного художника.
1875 - избран в Товарищество передвижных выставок; женился на Вере Кечеджи-Шаповаловой, дочери купца из Мариуполя.
1876 - написал «Украинскую ночь», поразившую всех самобытной манерой исполнения.
1880 - вышел из Товарищества передвижных выставок.
1882–1901 - отказался от участия в выставках и закрыл свою мастерскую от посетителей.
1894–1897 - был профессором-руководителем пейзажной мастерской Высшего художественного училища при Академии художеств; среди его учеников - Николай Рерих.
1910 - умер в Петербурге от болезни сердца.

Архип Иванович Куинджи, будучи прославленным пейзажистом, не брался за сюжетные работы. Картина «Христос в Гефсиманском саду» – исключение, это единственная его работа, написанная на евангельский сюжет. Появилась она после длительного творческого перерыва. И как всегда у Куинджи, главным действующим началом картины является Свет. Сегодня, в 106-ю годовщину кончины этого великого художника, талантливого самоучки, вспомним о жизни Куинжи и уникальной в его творческом наследии работе.

«Христос в Гефсиманском саду» – вечная тема поиска многих художников, разных времен и народов. Многие великие принимались писать евангельскую серию, но не все смогли, поняли, почувствовали, пережили. Поленов, Ге, Крамской, Куинджи, Врубель, Доре, Дюрер, Гоген… Тема одна, а картины – как будто о разном: каждый видит что-то свое, у каждого свои акценты.

В этом ряду картина А.И. Куинджи так и осталась недооцененной, равно как и ее автор. В мире академической живописи Куинджи слыл бунтарем-одиночкой и «дикарем» – настолько далека была его живописная техника от сложившихся канонов.

Архип Иванович Куинджи родился в 1842 году на Украине, в предместье Мариуполя, в обрусевшей греческой семье. Он был сыном сапожника, но, рано потеряв отца и мать, воспитывался у родственников. Ему не довелось получить систематического образования. С десяти лет Архип работал – сначала пас гусей, потом служил у строительного подрядчика, у торговца хлебом.

Куинджи рано ощутил пристрастие к рисованию. Его хозяин хлеботорговец Дуранте дал ему рекомендательное письмо к И.К. Айвазовскому. В 1855 году Куинджи пешком отправился в Крым из Мариуполя. В мастерской Айвазовского в Феодосии Куинджи получил основы живописного мастерства. И хотя ему не довелось учиться у самого Айвазовского, он считал себя его учеником.

С 1856 года он работал ретушером у фотографа, продолжая самостоятельно заниматься живописью. Позже Куинджи переехал в Петербург. Продолжая работать ретушером, он посещал пейзажный класс Академии художеств в качестве вольнослушателя. И хотя Куинджи не закончил академического курса, в 1878 году за ряд своих картин получил звание классного художника I степени.

Гений или дилетант?

Куинджи сближается с учениками Академии художеств, искавшими новые пути в искусстве, – И. Е. Репиным, В. М. Васнецовым, И. Н. Крамским.

С середины 1870-х годов характерной особенностью его искусства становится изучение света в природе. Куинджи увлекали эффекты освещения и вызванные ими цветовые контрасты. Он стремился к достоверному воссозданию на холсте природного света в изображении закатов, восходов, полуденного солнца и лунных ночей. Его полотно «Украинская ночь» глубоко поразило зрителей великолепно воплощенной иллюзией лунного сияния. «Мастер света» – такое прозвище дали Куинджи современники.

Его творчество вызывало бурный восторг зрителей. Но реакция маститых художников была более чем сдержанной. Даже чуткий и дальновидный И.Н. Крамской писал о его картинах: «Что-то в его принципах о колорите есть для меня совершенно недоступное; быть может, это совершенно новый живописный принцип… его заходящее солнце на избушках решительно выше моего понимания. Я вижу, что самый свет на белой избе так верен, что моему глазу так же утомительно на него смотреть, как на живую действительность; через пять минут у меня в глазу больно… Короче, я не совсем понимаю Куинджи».

Свет или подсветка?

Новизна картин Куинджи с их обобщенностью форм, остротой и лаконизмом композиций, цветовыми и световыми эффектами и особой поэтической трактовкой природы не встретила должного понимания в среде художников. Бенуа считал, что Куинджи «человек малокультурный, без всякой меры захваленный современниками, он не создал чего-либо безотносительно прекрасного, художественно зрелого. В технике он остался дилетантом, в мотивах он потворствовал самым грубым требованиям эффектности, в поэзии замысла он не уходил от „общих мест”».

Действительно, в его полотнах нет хитрых композиционных схем и сложного авторского замысла. Только световая вибрация. Порой мощная, подавляющая волю; порой мягкая. А порой холодная, навевающая невольный страх. Одни называли Куинджи «русским Моне» за виртуозное раскрытие возможности краски. Другие обвиняли художника в стремлении к дешевым эффектам, использовании тайных приемов, вроде скрытой подсветки полотен.

В конце концов, на пике шума вокруг своего имени Архип Иванович просто ушел в добровольное изгнание на 30 лет. После этого он до конца жизни не открывал своей мастерской ни для кого, кроме самого узкого круга друзей.

«Какое-то ослепительное, непостижимое видение»

Именно в период этого творческого «молчания» и была написана картина «Христос в Гефсиманском саду». Русский писатель И.И. Ясинский, посмотрев картину «Христос в Гефсиманском саду» на единственном показе, писал: «Опять собрался в складки черный коленкор – и мы увидели темный густолиственный кедровый и масленичный сад на горе Елеонской с ярко-темно-голубой прогалиной посредине, по которой, облитый темным лунным светом, шествовал Спаситель мира. Это – не лунный эффект, это – лунный свет по всей своей несказанной силе, золотисто-серебряный, мягкий, сливающийся с зеленью деревьев и травы и пронизывающий собою белые ткани одежды. Какое-то ослепительное, непостижимое видение».

Выразительность художественных средств полотна «Христос в Гефсиманском саду» позволила художнику выйти за пределы конкретного сюжета. Именно в этом полотне волшебный свет, характерный для произведений Куинджи, материализуется в фигуру Христа.

Картина потрясла зрителей. Она не была похожа ни на какие другие произведения художников-современников, обратившихся к евангельской теме. У большинства художников Иисус Христос представлен либо как бунтарь, либо как миссионер, но во всех указанных случаях Он смертный человек. Куинджи подошел к образу Христа по-иному: в картине нет прозаической описательности, немногие детали приобретают символический смысл.

Свет и тень

Куинджи-пейзажист остается верен себе. Сюжет картины решался художником пейзажными средствами. Композиция произведения, драматургия темы разрабатывались достаточно прямолинейно: одинокая фигура Христа, залитая лунным светом, была расположена в центре, преследователи Христа изображены в тени. Усиливая трагический накал сцены, художник резко сталкивал дополнительные цвета: задний план был написан в холодных сине-зеленых тонах, передний – в теплых коричнево-красноватых. В фигуре Христа краски вдруг загорались голубыми, желтоватыми, розоватыми оттенками. Столкновение добра и зла художник передал, противопоставляя свет и тень.

В полотне «Христос в Гефсиманском саду», как ни в каком другом его произведении, выражен живописный метод, основанный на сопоставлении освещенных и затемненных цветовых плоскостей. Куинджи использует эффект лунного освещения для передачи напряжения и драматизма ситуации. Фигура Иисуса освещена невидимым источником света так, что создается иллюзия свечения Самого Спасителя.

Свет, пришедший в мир, чтобы всякий верующий в Него не оставался во тьме. Этим светом очерчены фигуры идущих за Христом, его продолжателей. Присмотревшись, мы различим фигуры трех взрослых и ребенка. Всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы, а поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны (Ин. 3. 20-21). Первые строки относятся к тем, кто прячется среди гигантских деревьев сада – к римским легионерам, готовящимся схватить Иисуса Христа. Весь Гефсиманский сад покрыт непроглядной тьмой.

И.Е. Репин в письме И.С. Остроухову пишет: «А про Куинджи слухи совсем другие: люди диву даются, некоторые даже плачут перед его новыми произведениями – всех они трогают».

Художник и христианин

Эта картина наиболее концентрированно воплотила представления художника о нравственном идеале. Куинджи интерпретировал евангельский сюжет соответственно своему переживанию смысла бытия: фигура освещенного лунным сиянием Христа действительно являет в его картине «свет от света» и запечатлена в резком контрасте с окружающей тьмой, с которой сливаются подступающие к Христу носители зла. Величие и в то же время одинокая обреченность образа Спасителя переданы Куинджи с глубокой, выстраданной выразительностью.

Архип Куинджи был православным. Федор Михайлович Достоевский называл его картины застывшей молитвой. Художник вместе с женой часто посещал .

Упорство, трудолюбие, целенаправленность, постоянство в любви и дружбе – именно эти черты личности Архипа Ивановича в первую очередь подчеркиваются описывавшими его коллегами и современниками.

В семье Архипа Ивановича не было детей, но он сумел стать родным человеком для многих своих учеников. Куинджи был прекрасным преподавателем; оберегая своих учеников от подражательности, он стремился развить в каждом из них самобытность, вдохнуть в них свою горячую любовь к природе.

Он любил людей не на словах, а на деле. Архип Куинджи искренне недоумевал: «Это… это что же такое? Вот если денег нет, то значит – будь голоден, болен и учиться нельзя, как было со мной…» И он старался избавить своих учеников от нужды. Человек исключительной доброты, он много и бескорыстно помогал людям, защищал, жертвовал на помощь незнакомым нуждающимся огромные суммы, а сам с женой жил скромно, не держал прислуги. Готовность к действенной помощи ближним была самой трогательной чертой Куинджи до самого конца. «С детства привык, что я сильнее и помогать должен», – говорил Архип Иванович.

Он умер 11 июля 1910 года, и, чувствуя себя осиротевшими, несколько его учеников и друзей завещали после смерти похоронить себя рядом с Архипом Ивановичем Куинджи.

Подготовила Оксана БАЛАНДИНА

И. Айвазовский. У Крымских берегов

Гении рождаются причудливо, не договариваясь, где и когда появиться на свет. Но если до 40-х годов XIX века большинство хороших живописцев России были петербуржцами и москвичами, то за 1836-1848 годы провинция обогнала столицы. Вот самые знаменитые имена: Саврасов - Москва, 1836 год, Крамской - Острогожск 1837 год, Куиджи - Мариуполь, 1841 год, Семирадский - село Печенеги Харьковской губернии, 1843 год, Поленов - Петербург, 1844 год, Репин - Чугуев, 1844 год, Суриков - Красноярск, 1848 год, Васнецов - село Лопьял Вятской губернии, 1848 год.
Картина одного из «провинциалов», Архипа Куинджи, в 1880 году озадачила петербуржскую публику. Длиннейшая очередь стояла от Невского по Большой Морской в выставочное помещение Общества поощрения художников, в зал, где висела всего одна картина: «Лунная ночь на Днепре». Швейцару совали рубли, чтоб провел без очереди.

В. Васнецов. Портрет художника А. Куинджи

Газеты писали, что этот пейзаж совершенно убивает все другие картины выставки. Она светилась. Светились вода, луна, сама ночь. Зрители заглядывали за холст - может, там спрятана лампа, которая
подсвечивает картину? По Питеру ходили слухи: Куинджи дружен со знаменитым химиком Менделеевым, который придумал для приятеля удивительные светящиеся краски. И вообще, Куинджи - самозванец, который убил настоящего художника и завладел его картинами. Чего только не сочиняли досужие горожане!
За сорок лет до триумфа Куинджи другой русский пейзажист, Иван Айвазовский, точно так же поразил Европу. Его современник Ф. Иордан писал: «Даже самонадеянный Париж восхищался его картинами, одна из которых, изображавшая восход или закат солнца, была написана до того живо и верно, что французы сомневались, нет ли тут фокуса, нет ли за картиной свечи или лампы». А еще раньше, в XVII веке, так же поражал современников Жорж де Ла Тур, которого называли «живописцем ночей». Главный герой его картин - не человек, а свет, свет факела или свечи.

А. Куинджи. Лунная ночь на Днепре

Сюжеты и названия картин - самые обычные, распространенные в те времена: «Скорбящая Магдалина», «Рождество», «Мученичество святого Себастьяна», «Явление ангела святому Иосифу», «Иов и его жена»… А картины получились поразительные и оригинальные - из-за того, что свечи и факелы, нарисованные художником, горят «по-настоящему».
Этот же ясный, фантастический свет придал какое-то величие и ощущение чуда даже тем полотнам, на которых изображены «низкие» сюжеты: «Шулер», «Женщина, ловящая блоху», «Платеж». «Как это сделано?» - удивлялись зрители.

Вообще-то иногда художники действительно прибегали к различным техническим ухищрениям, и светящиеся краски - это не миф и не порождение нашего времени (светятся современные краски с добавлением фосфора). В VI веке в Ад- жанте (Индия) расписали пещерный храм так, что в темноте фигуры кажутся объемными, выступающими из глубины. И светятся, причем непонятно, почему, - химики не могут разгадать секрет древних красок. А в Японии в XVIII веке был популярен следующий прием: фон гравюры покрывали тонким слоем порошка слюды. Получалась мерцающая поверхность, придававшая всему произведению загадочность. Так работали, например, Китагава Утамаро и Тосюсай Сяраку.

Но Айвазовский, Куинджи, Ла Тур и многие другие художники не использовали «технические» способы. Они добивались успеха, комбинируя светлые и темные тона. Тем удивительнее чудесный свет, льющийся с их полотен.

Добрый Зевс
Правда о Куинджи была причудливее сплетен. Греческий пастух из Мариуполя приезжает в столицу поступать в Академию художеств, два года проваливается, на третий поступает… чтобы вскоре уйти, потому что Академия, по его мнению, устарела.
Показывает свои картины на выставках передвижников, удивляя светом, льющимся с полотен. Живет небогато. Каждый полдень выходит с мешком корма - и к нему слетаются птицы. Потом он решает, что нужно «кормить» не только птиц. Пускается в какие-то немыслимые финансовые авантюры и становится богатым. Но сам по-прежнему живет с женой в маленькой квартирке, обставленной убогой мебелью, зато сто тысяч рублей отдает на обучение молодых живописцев. Объясняет это так:«Это… это что ж это такое? Если я богат, то мне все возможно: и есть, и пить, и учиться, а вот если денег нет, то значит - будь голоден, болен и учиться нельзя, как было со мной.
Но я добился своего, а другие погибают. Так это же не так, это же надо исправить, это вот так, чтоб денег много было и их дать тем, кто нуждается, кто болен, кто учиться хочет…» (подлинные слова Куинджи). Внешне он похож на доброго Зевса - правильные черты лица, кудрявая борода. Ученики его обожают, его прозвище - «отец» (самый, пожалуй, знаменитый из его учеников - Н.К. Рерих). Он много пишет, успешно выставляется, его картины покупают еще в мастерской, «на корню».
И вдруг перестает отправлять свои картины на выставки, объясняя, что «художнику надо выступать на выставках, пока у него, как у певца, голос есть. А как голос спадет, надо уходить…» И, как его ни уговаривали, более 20 лет не посылал на выставки ни одной картины (а писал их каждый день, одну лучше другой!).
Он умер от болезни сердца - оно слишком болело за всех страждущих. Любимой жене оставил маленькую пенсию, а состояние в два миллиона рублей завещал Обществу поощрения художников. «За гробом Куинджи шло много незнакомых людей, получавших от него помощь, а над домом кружили осиротевшие птицы», - писал один его друг. И никто так и не разгадал тайну его сияющих картин…

Пейзажист Орловский не спал ночами, стараясь проникнуть в сущность открытий Куинджи. Вначале он невольно пришел в восторг, но вскоре заговорила зависть. Лавры Куинджи не давали ему покоя; особенно, когда об успехе художника заговорили все газеты и журналы, Орловский совсем разозлился - ему казалось, что Куинджи незаслуженно захвалили. Всюду, где только можно было высказать свое «просвещенное» мнение, Орловский критиковал картину. Но внутренне он был все же потрясен необычайным освещением и решил открыть «тайну» Куинджи.

Желая увидеть картину при дневном свете, Орловский дождался, когда выставка была закрыта, сунул сторожу целковый и получил разрешение любоваться «Ночью на Днепре».
Вот оно «петербургское чудо»! При дневном освещении терялось впечатление «окна в природу». Это была только картина, но никем еще не превзойденная. Чуть мимо полотна падал из окна яркий солнечный свет, при котором картина выигрывала в тонкости красок, в нюансах и в общем колорите. Наперекор всему, на картине светилась луна, горели огни, искрился, переливаясь, Днепр, и сказочная южная ночь была перед глазами во всей красоте и силе.
Вернувшись с выставки, Орловский еще усерднее принялся за изыскания. Он стремился решить вопрос, почему блеск луны на картине оказывает на глаза то же действие, что и в натуре. Если посмотреть на темный предмет после взгляда на луну Куинджи, в глазах получается световой эффект, как от небольшого источника света.
Художник часами смешивал краски, меняя пропорции, но, убеждаясь в бесполезности, бросал работу и шел в другой конец своей мастерской, где на овальном столе в беспорядке лежали старые газеты и журналы. Он искал истину даже там, не раз перечитывая все, что писалось об этой картине.
«...«Ночь на Днепре» Куинджи - это не движение живописи вперед, а скачок, скачок огромный. Впечатление от нее решительно волшебное: это не картина, а сама природа, перенесенная на полотно, в миниатюре. Такой другой картины нет в целом мире, нет в мире искусства. Это торжество того вдохновенного реализма, который чует природу, чует гармонию ее красок и теней, чует ее жизнь, и зритель стоит перед воспроизведением ее ошеломленный и не верит, чтобы краски могли так говорить. Картина эта - большое общественное явление: русский художник решительно и смело прокладывает новые пути в искусстве и отгадывает и открывает, в чем заключается настоящий реализм. Куинджи - большой талант; у него большая будущность...»
Постепенно Орловский углубился в чтение и не заметил, как в мастерской появилось двое друзей, которые, притаившись за мольбертом, с интересом наблюдали за менявшимся выражением его лица. Он продолжал читать:
«Куинджи понял натуру гораздо выше, чем понимали ее до сих пор натуралисты, и вследствие этого картинами Куинджи должна действительно начаться новая эра в живописи; его вещи будут изучаться, они породят особую школу. Всматриваясь в произведения Куинджи и обсуждая их, художники поймут, что надо не списывать, не копировать только с натуры, а вглядываться в нее, вдумываться, видеть натуру в общем, в гармонии...»
«Нет сомнения, что Куинджи так и поступал, нет сомнения, что он не копировал изо дня в день, а наблюдал, чувствовал и мыслил. Вот в чем... его могущество и колдовство».
Друзья не выдержали:
- Хорош! Битый час смотрим, как ты тут шепчешь. Так и свихнуться недолго.
- «Музыку я разъял, как труп. Поверил я алгеброй гармонию...» - декламировал другой, вставая в артистическую позу.
- Будет вам, я не Сальери, читаю вот, что пишут о «Ночи на Днепре», - ответил Орловский. - Все это теория, а в чем же практически сила? Пишут, стало быть, понимают, а заставь исполнить, кто возьмется? Страхов, Вагнер, поэт Полонский, Тургенев. .. Допустим, они всю жизнь об искусстве или для искусства пишут. Но Менделеев! Он химик, химик! - тянул он, потрясая газетой. - Слушайте, прочту: «Пред «Днепровской ночью» Архипа Ивановича Куинджи, как я думаю, забудется мечтатель, у художника невольно явится своя новая мысль об искусстве, поэт заговорит стихами, в мыслителе же родятся новые понятия - всякому она даст свое».
- Да брось ты, лучше покажи нам свои картины, - запротестовали друзья.
Немного спустя, когда они ушли, Орловский снова вернулся к столу, и первое, что он увидел, были слова в открытой книжке «Художественного журнала»:
«Выставка Куинджи была блестящим триумфом художника. Тут во мнениях о могуществе его таланта сошлись и журналисты, и литераторы, и профессора, и ученые, и поэты. Всех очаровала картина, и все выразили, каждый по-своему, свои чувства, все подняли полные бокалы в честь Куинджи».
Крамской один из первых видел «Ночь на Днепре» еще в мастерской. Он чувствовал, что Куинджи, как новатор, несколько отошел от передвижников в подходе к изобразительным средствам, в технических приемах. Какая сила мастерства, талантливости!
Внимательным, пытливым взглядом он долго изучал картину, стараясь более точно определить значение открытия. На его нервном, подвижном лице, кроме восхищения и радости за товарища, невольно выразилось беспокойное чувство: «Не потускнеет ли со временем картина, не погаснет ли это чудесное свечение красок?»
Крамской знал, что Куинджи смешивал краски по-своему, не всегда считался с законами, установленными веками в масляной живописи.
Но до чего же умел Архип Иванович подбирать тона! Под его волшебной кистью простая краска в один миг превращалась в золото. Иван Николаевич вспомнил, как Куинджи выручил его: однажды никак не получался золотой блеск на погонах офицерского мундира. В это время в мастерскую вошел Куинджи, посмотрел на портрет и сказал:
- Эт-то же просто, Иван Николаевич! - он взял палитру, кисть, выдавил из тюбиков краски, на мгновение задумался, смешал, мазнул по краю палитры. - Вот и готово!
Крамской чуть тронул этой краской погон, который тут же заблестел. Так же просто, очевидно, засветилась у него и луна! Много позже, когда по городу уже прокатилась первая волна восторгов и о картине заговорили газеты и журналы, Крамскому стало ясно, что никто другой не задумался над беспокоящим его вопросом. Со свойственной ему принципиальностью, Иван Николаевич написал Суворину в «Новое время» письмо, в котором излагал свои взгляды:
«Два слова по поводу картины Куинджи. Меня занимает следующая мысль: долговечна ли та комбинация красок, которую открыл художник? Быть может, Куинджи соединял вместе (зная или не зная - все равно) такие краски, которые находятся в природном антагонизме между собой и, по истечении известного времени, или потухнут, или изменятся и разложатся до того, что потомки будут пожимать плечами в недоумении: отчего приходили в восторг добродушные зрители? Вот, во избежание такого несправедливого к нам отношения в будущем, я бы не прочь составить, так сказать, протокол, что его «Ночь на Днепре» вся наполнена действительным светом и воздухом, его река действительно совершает величественное свое течение, и небо - настоящее, бездонное и глубокое. Картина написана немного больше полугода назад, я ее знаю давно и видел при всех моментах дня и во всех освещениях, и могу свидетельствовать, что как при первом знакомстве с нею я не мог отделаться от физиологического раздражения в глазу, как бы от действительного света, так и во всё последующие разы, когда мне случалось ее видеть, всякий раз одно и то же чувство возникало во мне при взгляде на картину и попутно наслаждение ночью, фантастическим светом и воздухом.
В самом деле, вопрос стоит того. Пусть потомки знают, что мы отдавали себе отчет и что, в виду невероятного и нового явления, мы оставили к сведенью эту оговорку».
Забота оказалась бесплодной: письмо, попавшее под добротное сукно издательского стола, не увидело света. Куинджи скоро перестал радоваться своей славе. Его утомляло всеобщее внимание.
У дома то и дело останавливались экипажи. Люди звонили у дверей, без спросу врывались в мастерскую, хвалили, поздравляли, просили. Не было покоя и вечерами. Находились такие, что умоляли художника продать им эту картину:
- Берите сколько угодно, мы не богаты, но в рассрочку оплатим все, сколько назначите за этюд, набросок, картину, хотя бы повторение в малом виде.
Кончилось тем, что раздосадованный Куинджи вывесил на дверях объявление: «Никого не принимаю».
Прочитав наклейку, друзья смеялись:
- Архип Иванович, как ваши лавры?
- Да, знаете, это безобразие... Один господин больше месяца ходит, просит, на колени вставал, чтобы я ему «Ночь на Днепре» отдал. И как! Еще требует! Я теперь, эт-то... его звонки по звуку узнаю. Не пускаю, так он на улице ждет у подъезда.
На одном из вечеров у передвижников Орловский признался, что упорно работает над секретом Куинджи.
- Над «секретом»? - засмеялся Архип Иванович. - Да у меня, честное слово, никаких секретов нет.
- Не притворяйтесь, вот постигну и вам скажу.
- Согласен, только, право, напрасный труд искать, чего не существует. Это какие же у меня секреты? - удивлялся он.
В один из первых весенних дней яркое солнце заполнило весь город, и дворники стали сгребать в кучи талый снег. Куинджи встретил на набережной озабоченного, но торжествующего Орловского. Увидев Куинджи, он еще издали начал жестикулировать, предлагая идти за собой. «Идти или нет? - сомневался Куинджи. - Словно рехнулся чудак».
Но Орловский имел такой заговорщицкий вид, что Куинджи молча последовал за ним в мастерскую при Академии художеств. - Секрет ваших пейзажей - в гармонии тонов. Вы берете единый тон и от него пишете всю картину. Но это не так просто дается. Трудно выдержать эту гармонию единства. Я обнаружил всю вашу хитрость!
Открыв в мастерскую дверь, он подвел Архипа Ивановича к окну, выходившему в сад, и подал осколок зеленого стекла.
- Вот в чем ваш секрет!
- Что такое? Где секрет, в чем? .. - недоумевал Куинджи.
- Не хитрите, - страстно шептал Орловский. - Для соблюдения этого главенствующего тона вы пишете природу в цветное стекло! Через такое зеленое вы писали «Березовую рощу», а через это «Ночь на Днепре»? Я понял? Верно?
Куинджи непонимающе смотрел то на стекло, то на художника и вдруг разразился неистовым хохотом.
- А вот синее - через него вы писали «Украинскую ночь». Вот малиновое - «Вечер на Украине», - продолжал Орловский. Не сказав ни слова, Куинджи быстро ушел из мастерской. Было слышно, как он все еще смеялся, спускаясь с лестницы.
Орловский метался по комнате: «Неужели я снова ошибся?» Он подошел к столу, где валялись газеты. Снова на глаза попала фраза из открытого журнала: «Такой другой картины нет в целом мире...»
Из мастерской Орловского Куинджи вышел на набережную Невы. Снег, всю зиму лежавший на головах и спинах сфинксов, стаял, только по бокам остались темные полоски - следы стекающей воды.
Куинджи внимательно всмотрелся в каменное лицо сфинкса, и ему показалось, что сфинкс улыбнулся. Прошло уже более двадцати лет, как он увидел их в первый раз. Куинджи отчетливо вспомнил ощущение страха, которое охватило его, когда он неожиданно столкнулся с этими каменными чудовищами. Тогда они казались ему строгими, надменными хранителями старой академии. Вдруг, вспомнив Орловского, он весело засмеялся: «И придумал же он нелепость на мою голову!»