Тригорское. Осипова, прасковья александровна Прасковья александровна

Праско́вья Алекса́ндровна О́сипова (по первому мужу Вульф , урожденная Вындомская) - псковская дворянка, хозяйка усадьбы Тригорское , мать баронессы Е. Н. Вревской , соседка А. С. Пушкина по имению Михайловское и близкий друг поэта.

Биография

В 1799 году она вышла замуж за тверского дворянина, отставного коллежского асессора Николая Ивановича Вульфа (1771-1813). Проживали супруги в селе Тригорское Опочецкого уезда Псковской губернии. От этого брака у супругов было пятеро детей: Анна (1799-1857), Алексей (1805-1881), Михаил (12 июня 1808 - 20 июня 1832), Евпраксия (1809-1883), и Валериан (22 июня 1812 - 12 марта 1842).

В 1813 году почти одновременно у Прасковьи Александровны умерли муж и отец.

Во второй раз она вышла замуж в конце 1817 году за Ивана Сафоновича Осипова . От второго брака у неё было двое детей: Мария (1820) и Екатерина (1823). Прасковья Александровна также воспитывала и падчерицу - дочь второго мужа по имени Александра. Известно , что Прасковья Александровна была властной и строгой (порой скорее деспотичной) матерью и воспитателем, которая не всегда считалась с личными чувствами своих детей , но, как отмечают многие, она сумела дать своим детям хорошее образование. Известно, что сама Прасковья Александровна читала имевшиеся в их доме в Тригорском книги по философии и политике, а также беллетристику на французском, немецком, итальянском языках. Чтение книг, природный ум и утонченный вкус делали её незаурядным человеком своего времени, рачительной и величественной хозяйкой дома и добродетельной супругой .

Прасковья Александровна в течение сорока шести лет лично управляла Тригорским, в котором числилось до 700 душ крепостных. Известно, например, что А. С. Пушкин неоднократно обращаясь к ней за советами по вопросам управления своим имением.

Многие русские писатели и поэты дружили с ней и посвящали ей свои стихи - например, А. А. Дельвиг после посещения им Тригорского в апреле 1825 года, Е. А. Баратынский, И. И. Козлов, А. И. Тургенев, П. А. Вяземский.

Дружба с Пушкиным

Первая встреча Прасковьи Александровны с Александром Пушкиным состоялась летом 1817 года, в год окончания им Лицея . В жизни и творчестве А. С. Пушкина Прасковья Александровна занимала видное место. Например её имя и относящиеся к ней по смыслу слова встречаются в произведениях поэта 168 раз. Ей, её дочерям, её семейству Пушкин посвятил многие свои стихотворения: «Простите, верные дубравы» (1817), «Подражания Корану» (1824), «Быть может, уж недолго мне…» (1825), «Цветы последние милей» (1825) и многие другие. Прасковья Александровна в конце своей жизни уничтожила всю свою переписку с близкими и друзьями, но оставила письма А. С. Пушкина.

В русскую и мировую культуру Прасковья Александровна вошла как создательница имения Тригорского, неразрывно связанного с именем великого русского поэта, имения, в котором Пушкин провел одни из лучших моментов своей жизни.

Праско́вья Алекса́ндровна О́сипова (по первому мужу Вульф , урожденная Вындомская) - псковская дворянка, хозяйка усадьбы Тригорское , мать баронессы Е. Н. Вревской , соседка А. С. Пушкина по имению Михайловское и близкий друг поэта.

Биография

В 1799 году она вышла замуж за тверского дворянина, отставного коллежского асессора Николая Ивановича Вульфа (1771-1813). Проживали супруги в селе Тригорское Опочецкого уезда Псковской губернии. От этого брака у супругов было пятеро детей: Анна (1799-1857), Алексей (1805 - 1881), Михаил (12 июня 1808 - 20 июня 1832), Евпраксия (1809 - 1883), и Валериан (22 июня 1812 - 12 марта 1842).

В 1813 году почти одновременно у Прасковьи Александровны умерли муж и отец.

Во второй раз она вышла замуж в конце 1817 году за Ивана Сафоновича Осипова . От второго брака у неё было двое детей: Мария (1820) и Екатерина (1823). Прасковья Александровна также воспитывала и падчерицу - дочь второго мужа по имени Александра. Известно , что Прасковья Александровна была властной и строгой (порой скорее деспотичной) матерью и воспитателем, которая не всегда считалась с личными чувствами своих детей , но, как отмечают многие, она сумела дать своим детям хорошее образование. Известно, что сама Прасковья Александровна читала имевшиеся в их доме в Тригорском книги по философии и политике, а также беллетристику на французском, немецком, итальянском языках. Чтение книг, природный ум и утонченный вкус делали её незаурядным человеком своего времени, рачительной и величественной хозяйкой дома и добродетельной супругой .

Прасковья Александровна в течение сорока шести лет лично управляла Тригорским, в котором числилось до 700 душ крепостных. Известно, например, что А. С. Пушкин неоднократно обращаясь к ней за советами по вопросам управления своим имением.

Многие русские писатели и поэты дружили с ней и посвящали ей свои стихи – например, А. А. Дельвиг после посещения им Тригорского в апреле 1825 года, Е. А. Баратынский, И. И. Козлов, А. И. Тургенев, П. А. Вяземский.

Дружба с Пушкиным

Первая встреча Прасковьи Александровны с Александром Пушкиным состоялась летом 1817 года, в год окончания им Лицея . В жизни и творчестве А. С. Пушкина Прасковья Александровна занимала видное место. Например её имя и относящиеся к ней по смыслу слова встречаются в произведениях поэта 168 раз. Ей, её дочерям, её семейству Пушкин посвятил многие свои стихотворения: «Простите, верные дубравы» (1817), «Подражания Корану» (1824), «Быть может, уж недолго мне...» (1825), «Цветы последние милей» (1825) и многие другие.

В 1799 году она вышла замуж за тверского дворянина, отставного коллежского асессора Николая Ивановича Вульфа (1771-1813). Проживали супруги в селе Тригорское Опочецкого уезда Псковской губернии. От этого брака у супругов было пятеро детей: Анна (1799-1857), Алексей (1805-1881), Михаил (12 июня 1808 - 20 июня 1832), Евпраксия (1809-1883), и Валериан (22 июня 1812 - 12 марта 1842).

В 1813 году почти одновременно у Прасковьи Александровны умерли муж и отец.

Во второй раз она вышла замуж в конце 1817 году за Ивана Сафоновича Осипова. От второго брака у неё было двое детей: Мария (1820) и Екатерина (1823). Прасковья Александровна также воспитывала и падчерицу - дочь второго мужа по имени Александра. Известно, что Прасковья Александровна была властной и строгой (порой скорее деспотичной) матерью и воспитателем, которая не всегда считалась с личными чувствами своих детей, но, как отмечают многие, она сумела дать своим детям хорошее образование. Известно, что сама Прасковья Александровна читала имевшиеся в их доме в Тригорском книги по философии и политике, а также беллетристику на французском, немецком, итальянском языках. Чтение книг, природный ум и утонченный вкус делали её незаурядным человеком своего времени, рачительной и величественной хозяйкой дома и добродетельной супругой.

Прасковья Александровна в течение сорока шести лет лично управляла Тригорским, в котором числилось до 700 душ крепостных. Известно, например, что А. С. Пушкин неоднократно обращался к ней за советами по вопросам управления своим имением.

Многие русские писатели и поэты дружили с ней и посвящали ей свои стихи - например, А. А. Дельвиг после посещения им Тригорского в апреле 1825 года, Е. А. Баратынский, И. И. Козлов, А. И. Тургенев, П. А. Вяземский.

Первая встреча Прасковьи Александровны с Александром Пушкиным состоялась летом 1817 года, в год окончания им Лицея. В жизни и творчестве А. С. Пушкина Прасковья Александровна занимала видное место. Например её имя и относящиеся к ней по смыслу слова встречаются в произведениях поэта 168 раз. Ей, её дочерям, её семейству Пушкин посвятил многие свои стихотворения: «Простите, верные дубравы» (1817), «Подражания Корану» (1824), «Быть может, уж недолго мне…» (1825), «Цветы последние милей» (1825) и многие другие. Прасковья Александровна в конце своей жизни уничтожила всю свою переписку с близкими и друзьями, но оставила письма А. С. Пушкина.

В русскую и мировую культуру Прасковья Александровна вошла как создательница имения Тригорского, неразрывно связанного с именем великого русского поэта, имения, в котором Пушкин провел одни из лучших моментов своей жизни.

Тригорское. Дом Осиповых-Вульф. Фото к. XIX в.

Более того, именно Прасковья Александровна Осипова-Вульф явилась создательницей первого музея в России, посвященного Пушкину. Она сохранила в своем доме в Тригорском книги, портреты, письма, вещи, связанные с памятью об Александре Сергеевиче Пушкине, которые являются основой современной выставочной экспозиции известного дома-музея Пушкина в Тригорском.

Умерла Прасковья Александровна в Тригорском 20 апреля (3 мая по новому стилю) 1859 года. Похоронена в родовой усыпальнице на кладбище городища Воронич, Опочецкий уезд, Псковской губернии.

Наталья Ивановна изобразила в профиль и мать Евпраксии Николаевны, Прасковью Александровну Осипову. Этот любительский рисунок - единственное дошедшее до нас несомненное изображение ближайшего деревенского друга Пушкина, П. А. Осиповой, ставшей прототипом старшей Лариной. Пушкин в «Евгении Онегине» использовал и имя своей соседки: «Звала Полиною Прасковью…» Хозяйка Тригорского сидит на стуле в мантилье с отложным воротником, из-под которой выглядывает платье, а из-под него видны носки туфель. Левой рукой она опирается на сложенный зонтик. На голове у нее чепец с оборками, вызывающий в памяти известные стихи Пушкина:

И обновила наконец

На вате шлафор и чепец.

На боковине стула просматривается надпись: «11 Aout 1841». В тот год 23 сентября Осиповой исполнится 60 лет. Рисунок сделан, вероятнее всего, в Тригорском, в привычной для его хозяйки обстановке; значит, в этот день михайловские соседи нанесли ей визит.

Приезд Натальи Николаевны в Михайловское явно способствовал тому, что обитатели Тригорского переменили свое мнение о ней. Еще 18 июня Евпраксия Николаевна писала мужу с явной иронией, что «оне не скучают и пользуются душевным спокойствием». Как явствует из того же письма, она составила свое мнение со слов сестры Анны: «Я еще их не видала, и не очень-то жажду этого удовольствия. У них, говорят, воспоминание гораздо холоднее, чем у нас о незабвенном. Светский шум заглушил, кажется, прошедшее, и они живут настоящим и будущим. Михайловское же им никакого воспоминания не дает и более может рассеять, чем напомнить о нем». Но впоследствии Наталье Николаевне удалось очаровать Евпраксию Николаевну, явно ревновавшую ее к памяти Пушкина. Баронесса Вревская, после того как познакомилась с ней поближе, отозвалась о ней: «…это совершенно прелестное создание». С тех пор в ее письмах более не встречалось негативных отзывов о вдове поэта. Очевидно, что и она, и ее мать, чем могли, стали помогать ей.

Деньги же, в которых так нуждалась Наталья Николаевна и которые никак не присылал Дмитрий Николаевич, ей пришлось одолжить у Сергея Львовича, о чем она сообщила брату 30 июля 1841 года: «При таком положении вещей я была вынуждена обратиться к свекру. Он согласился одолжить мне эту сумму, но при условии, что я верну ему деньги к 1 сентября. Ему нужно было обеспечение, и он настоял на том, чтобы я дала ему письмо к служащему Строгановской конторы, который ему выдаст эти деньги из пенсии за третий - сентябрьский квартал. Эта сумма выражается в 3600 руб., и я должна была жить на нее до января. Значит, мне остается всего 1600 рублей. Из них мне придется платить за квартиру, на эти же деньги переехать из деревни и существовать - этого недостаточно, ты сам прекрасно понимаешь. Я не поколебалась бы ни на минуту остаться на зиму здесь, но когда ты приедешь к нам, ты увидишь, возможно ли это».

Жизнь в деревне позволила Наталье Николаевне экономить, на даче под Петербургом ей пришлось бы истратить куда более значительные суммы, которых у нее не было. Справедливо писал князь Вяземский Наталье Николаевне 6 июня 1841 года: «Вы прекрасно сделали, что поехали на несколько месяцев в деревню. Во-первых, для здоровья детей это неоцененно, для кошелька также выгодно. Если позволите мне дать вам совет, то мое мнение, что на первый год нечего вам тревожиться и заботиться об улучшении имения. Что касается до улучшения в доме, то это дело другое. От дождя и ветра прикрыть себя надобно, и несколько плотников за небольшие деньги все устроить могут. Если вы и сентябрь проведете в деревне, то и тут нужно себя оконопатить и заделать щели».

Вяземский сам давно собирался посетить могилу Пушкина и, наконец, чтобы исполнить свое намерение, воспользовался пребыванием в Михайловском его вдовы. Уже совсем было собравшись, он писал ей 8 августа 1841 года: «Смерть мне хочется побывать у вас…» Обстоятельства задерживали его в Петербурге, и спустя четыре дня он вновь сообщил Наталье Николаевне о своем желании посетить ее: «Я еще не теряю надежды явиться к моей помещице». Выбрался же он только через месяц, о чем позднее писал А. И. Тургеневу: «В конце сентября я ездил на поклонение к живой и мертвому, в знакомое тебе Михайловское к Пушкиной. Прожил у нее с неделю, бродил по следам Пушкина и Онегина».

Вяземский покинул Михайловское 2 октября, взяв с собой написанное накануне письмо Натальи Николаевны брату, которое он должен был отправить более надежной петербургской почтой. Вовсе отчаявшись получить обещанные Дмитрием Николаевичем деньги, она писала: «Я нахожусь здесь в обветшалом доме, далеко от всякой помощи, с многочисленным семейством и буквально без гроша, чтобы существовать. Дошло до того, что сегодня у нас не было ни чаю, ни свечей, и нам не на что было их купить. Чтобы скрыть мою бедность перед князем Вяземским, который приехал погостить к нам на несколько дней, я была вынуждена идти просить милостыню у дверей моей соседки, г-жи Осиповой. Ей спасибо, она по крайней мере не отказала чайку и несколько свечей. Время идет, уже наступил октябрь, а я не вижу еще момента, когда смогу покинуть нашу лачугу».

Ее определение, данное дому в Михайловском, невольно заставляет вспомнить пушкинское «наша бедная лачужка». Правда, его поэтическое восприятие любимого времени года - «октябрь уж наступил» - не вызывает никакого энтузиазма у вдовы. А уж для жизни зимой дом и вовсе не был пригоден. Вяземский еще до посещения Михайловского отговаривал Наталью Николаевну от того, чтобы остаться на зиму в деревне: «О зиме и думать нечего, это героический подвиг, а в геройство пускаться ни к чему». Он заметил: «Хотя вы человек прехрабрый…», - тем не менее отсоветовал ей оставаться в Михайловском на зиму: «Но на зимний штурм лазить вам не советую. На первый раз довольно и летней кампании».

В декабре 1841 года, вспоминая свое путешествие в Михайловское, Вяземский писал Нащокину: «Я провел нынешнюю осенью несколько приятных и сладостно-грустных дней в Михайловском, где все так исполнено „Онегиным“ и Пушкиным. Память о нем свежа и жива в той стороне. Я два раза был на могиле его и каждый раз встречал при ней мужиков и простолюдинов с женами и детьми, толкующих о Пушкине».

Обратно в Петербург Вяземский проследовал через Псков, о чем написал Наталье Николаевне уже из Царского Села 7 октября: «Как я вас уже предуведомлял, я для успокоения совести провел день в Пскове, то есть чтобы придать историческую окраску моему сентиментальному путешествию. Поэтому я предстану перед вашей тетушкой не иначе как верхом на коне на псковских стенах и не слезу с них. Она мне будет говорить о вас, а я буду говорить о стенных зубцах, руинах, башнях и крепостных валах».

Когда Наталья Николаевна окончательно потеряла надежду на получение денег из Полотняного Завода, она направила 10 сентября письмо в Опеку с просьбой выделить ей дополнительные средства ввиду необходимости оплаты квартиры в Петербурге, найма учителей и прислуги. 1 октября, рассмотрев ее прошение о «законном пособии», Опека «положила»:

«а) На наем учителей, квартиры и прислуги для детей покойного А. С. Пушкина выдавать, сверх всемилостивейше пожалованных 6000 руб. ассигнац., по 4000 рублей (кои составляют серебром 1142 р. 85 5 / 7 к.) в год из процентов, следующих на капитал 42 336 р. 24 2 / 7 коп. серебром, состоящий ныне в билетах кредитных установлений, и выдачу сей суммы производить с сентября сего 1841-го года».

Тогда же, 10 сентября, Наталья Николаевна ответила на полученное накануне письмо брата Дмитрия от 18 августа, в котором он с большим запозданием известил о рождении у него 30 июля дочери, что в какой-то мере оправдывало его и в задержке денег, и в неисполнении обещания приехать в Михайловское. Только теперь он вознамерился прислать сестрам лошадей, на что Наталья Николаевна отозвалась: «Мое желание не осуществилось, они мне нужны были летом, а зимой я прекрасно обойдусь без них. И я не смогу добровольно отказаться от 1500 рублей, что получаю от тебя. Если ты хочешь оказать мне услугу, то не посылай лошадей. Бог знает, смогу ли я еще держать экипаж этой зимой. Занятия детей начинаются и потребуют, следственно, большую часть моего дохода».

Выручил Наталью Николаевну Г. А. Строганов. Уже вернувшись в Петербург, она сообщила брату: «Последние дни, что мы провели в деревне, было что-то ужасное, мы буквально замерзали. Граф Строганов, узнав о моем печальном положении, великодушно пришел мне на помощь и прислал необходимые деньги на дорогу». 23 октября 1841 года Наталья Николаевна со всем семейством тронулась в обратный путь.

В декабре 1841 года, оглядываясь на время, проведенное в деревне, она пишет П. В. Нащокину: «Мое пребывание в Михайловском, которое вам уже известно, доставило мне утешение исполнить сердечный обет, давно мною предпринятый. Могила мужа моего находится на тихом уединенном месте, место расположения однакож не так величаво, как рисовалось в моем воображении; сюда прилагаю рисунок, подаренный мне в тех краях - вам одним решаюсь им жертвовать. Я намерена возвратиться туда в мае месяце, если вам и всему семейству вашему способно перемещаться, то приезжайте навестить нас…»

Как и предполагала Наталья Николаевна, в мае следующего года она снова отправилась в Михайловское. Туда же в то лето приехали и Сергей Львович, и Лев Сергеевич.

Е. Н. Вревская писала брату 14 апреля 1842 года из Петербурга: «Лев збирается чрез полторы недели ехать в Тригорское. Он почти всякой день у меня бывает, но теперь нас разлучает Нева. Его частые посещения дают повод к разным заключениям, совершенно ложным. Недавно Алек. Ник. Гончарова, встретя его где-то, удивилась и сказала: Comment! quel miracle: vous n’^etes pas chez la baronne? Недавно Карамзина Софья ему призналась в своей любви, да еще со слезами. А Нат. Ник. его бранила сурьозно, что очень не морально: сводить с ума, не чувствуя сам к ней ничего». 5 мая Евпраксия Николаевна продолжила информировать брата о столичных новостях: «Я всякий день имею удовольствие видеть обеих Пушкиных. Лев едет в конце этой недели в наши края. Дороговизна Петерб. его выгоняет, а отец сердится. Наталья Ник. едет в Москву. Я ее и здесь еще ни разу не видала»; «Я еду в сопровождении Льва, что мне вовсе не нравится. Старик тоже збирается к нам в Голубово, но не смеет совсем решиться, боясь обидеть Нат. Ник., которая его совсем не приглашает».

Младший брат поэта впервые посетил его могилу. Алексей Николаевич Вульф писал о встрече с Львом Пушкиным: «На пути с Кавказа в Петербург, разумеется, не на прямом, как он всегда странствует, заехал он к нам в Тригорское навестить да взглянуть на могилу своей матери и брата, лежащих теперь под одним камнем». Лев Сергеевич рассказал обитателям Михайловского и Тригорского подробности дуэли Лермонтова.

На глазах Натальи Николаевны разворачивалась своеобразная трагикомедия, местом действия которой стали Михайловское и Тригорское. Мария Ивановна Осипова, некогда юной шестнадцатилетней барышней влюбленная в Пушкина в его последние приезды в Михайловское в 1835–1836 годах, теперь, в 23 года, оказалась между двух огней - должна была остановить свой выбор на старике Сергее Львовиче или его младшем сыне Льве, возможно, в какой-то мере восполнявшем в ее глазах потерю старшего брата. О ее чувствах к Льву Пушкину та же Евпраксия Николаевна писала А. Н. Вульфу, что «быть за Львом или ни за кем, еще что для ее существования необходимо быть неразлучной, не быв даже его женою, и мысль разлучиться с ним для нее нестерпима…». 26 июля Вревская сообщила брату подробности этого романа: «Минутная нежность Льва к Маше меня обманула - и ее еще боле. Одно время Лев мечтал о счастье жить с Машей на Юге и довольствоваться для этого 10 т., но несчастная ревность Машина совсем его разочаровала. Он видит теперь в ней, кроме физических недостатков, и моральные, утверждая, что у нее нрав нехорош. Ты можешь себе представить, как меня это огорчает, тем более что я главною причиною: я предмет ревности ее». О старшем Пушкине Евпраксия сплетничала: «Забыла было тебе сказать, что был Сергей Льв., и так ему не понравилось Машино обхождение со Львом, что возвратился ко мне из Триг. совсем разочарованной. Он мне сказал, что несколько раз молился он на могиле жены и сына об исцелении, и все было напрасно; но эта поездка его совсем образумила».

В конце сентября 1842 года Лев Сергеевич покинул Михайловское, так и не попросив руки Марии Осиповой. Как поясняла Евпраксия, он «всю вину клал на Сергея Льв., что будто, не имев ничего, не может предложить свою руку Маше». А отец, в свою очередь, как она выразилась, «никак не мог понять, чтоб можно было сына предпочесть отцу». С дороги, уже из Киева, младший Пушкин написал хозяйке Три-горского Прасковье Александровне 2 октября: «Путешествие мое было печальным, я распрощался с солнцем в Псковской губернии, Витебск угостил меня снегом. Могилев - дождем, Чернигов - отвратительным обедом в… кабачке, Киев - ужасным холодом, и все вместе - смертной скукой». В письме ни слова не сказано о его чувствах к Марии Осиповой. Возможно, с ее дочерью Лев Сергеевич был более откровенен. Баронесса Вревская была даже удивлена тем, насколько сильно младшего Пушкина взволновала эта история: «Я никак не предполагала, что Лев мог так быть расстроен, как он был, когда уезжал отсюда. Он плакал и не мог ни слова выговорить. Он мне пишет на другой день приезда своего в Киев и говорит, что боится, чтоб с ума не сойти».

На следующий год Лев Сергеевич женился на родственнице Натальи Николаевны, Елизавете Александровне Загряжской.

Пятнадцатого октября 1843 года Мария Ивановна писала А. Н. Вульфу из Петербурга: «Один только вечер, когда Пушкин был у нас, я провела приятно; мы говорили о Евпраксии, о Пскове. В нем что-то есть, напоминающее Пушкиных… На-тал. Никол, со мной любезнее еще, чем в деревне. Я у нее обедала, и она была у меня несколько раз. Ты, верно, знаешь, что Лев Сергеев, женится в Одессе на Загряжской, дочери бывшего губернатора Симбирского или Саратовского - не помню хорошенько. У нее ничего нет; говорят, что она не хороша, маленького роста, черна и худа». Об этом она узнала от Натальи Николаевны, о которой сообщает в том же письме: «Натал. Ник. уговаривает меня выйти за Серг. Льв., говоря, что она не хочет Кат. Керн в belle-m`ere . Я успокоила ее на этот счет тем, что старый Селадон возвратился совершенно ко мне». (Речь идет о сватовстве в 1842 году Сергея Львовича Пушкина к дочери Анны Петровны Керн.)

После получения известия о свершившемся в Одессе 14 октября венчании Льва Сергеевича с Елизаветой Загряжской Мария Ивановна писала брату 16 ноября: «Я совершенно твоего мнения - все равно, где он счастлив. Только был бы он счастлив». Одновременно она отзывалась об отце новобрачного: «Мне он так противен, что я и пахитосов от него не беру, не только билет ложи или что-нибудь такое…» О Пушкиной она сообщала: «Бедная Натал. Никол., долго еще не быть в опере. Она потеряла сестру, которая за Дантесом, Катю Ник. Она прежде, чем получила эту печальную весть, все была больна, а это еще более ее расстроило… Кат. Керн, мне кажется, в раздумье - выдти за Сер. Льв. или нет. Она что-то очень внимательна к нему».

Так заканчивалась история, начавшаяся в Михайловском на глазах у Натальи Николаевны. Мария Ивановна так никогда и не вышла замуж. Сергей Львович, впрочем, также не добился благосклонности от Екатерины Керн.

О прелестях и всегдашних заботах деревенской жизни Дмитрию Николаевичу Гончарову, как всегда отмалчивавшемуся в ответ на просьбы сестер, писала не только Наталья Николаевна, но и неизменная ее спутница Александра Николаевна: «Не подумай, любезный братец, что, очутившись в деревне, наслаждаясь прекрасной природой, вдыхая свежий воздух и даже необыкновенно свежий воздух полей, - что я когда-либо могла забыть о тебе. Нет, твой образ, в окладе из золота и ассигнаций, всегда там, в моем сердце. Во сне, наяву, я тебя вижу и слышу. Не правда ли, как приятно быть любимым подобным образом, разве это не трогает твоего сердца? Но в холодной и нечувствительной душе, держу пари, мой призыв не найдет отклика. Ну, в конце концов, да будет воля Божия».

Наталья Николаевна намеревалась во второе свое пребывание в Михайловском, как и в 1841 году, оставаться там до глубокой осени, но эти планы 18 августа 1842 года нарушила неожиданная смерть в Петербурге Екатерины Ивановны Загряжской. Когда-то Пушкин (еще в 1834 году) писал жене, что в их семействе «всё держится на мне да на тетке, но ни я, ни тетка не вечны». Прошло пять с половиной лет после его гибели, и на 64-м году ушла из жизни и она. Наталья Николаевна никак не могла поспеть к ее похоронам и написала 25 августа Г. А. Строганову: «Тетушка соединяла с любовью ко мне и хлопоты по моим делам, когда возникало какое-нибудь затруднение. Не буду распространяться о том, какое горе для меня кончина моей бедной тетушки, вы легко поймете мою скорбь. Мои отношения с ней вам хорошо известны. В ней я теряю одну из самых твердых моих опор. Ее бдительная дружба постоянно следила за благосостоянием моей семьи, поэтому время, которое обычно смягчает всякое горе, меня может только заставить с каждым днем всё сильнее чувствовать потерю ее великодушной поддержки».

Это письмо было написано в самый канун Натальина дня. Е. И. Загряжская не дожила всего восемь дней до очередных именин и дня рождения племянницы. Наталье Николаевне исполнилось в этом году 30 лет, по-пушкински - середина жизни, и символично, что этот юбилей пришелся именно на ее пребывание в Михайловском. Но для его обитателей эти дни оказались омраченными известием о неожиданной смерти Екатерины Ивановны. Ее племянницы должны были сняться из деревни раньше времени и срочно собрались в дорогу.

Тетушка непрестанно повторяла, что после ее смерти вдовствующей племяннице не придется испытывать нужды. Теперь при первом свидании Натальи Николаевны с другой теткой, Софьей Ивановной де Местр, произошло их объяснение по поводу последней воли умершей. Екатерина Ивановна обещала завещать ей село Степанково Московской губернии с пятьюстами душ. Однако оформить письменно свою волю она не успела и на смертном одре просила сестру тотчас после ее кончины передать в распоряжение племянницы предназначенное ей имение. Графиня Софья Ивановна довольно своеобразно исполнила волю покойной. Призвав к себе Наталью Николаевну, она попросила Григория Александровича Строганова изложить решение, принятое, скорее всего, именно по его инициативе: поскольку Наталья Николаевна еще очень молода и неопытна, доверять ей имение безрассудно; не оспаривая ее права на наследство, графиня намерена временно сохранить имение в своих руках, распоряжаться доходами с него, выделяя из них племяннице ту сумму, которую сочтет необходимой.

При этом Софье Ивановне, по всей видимости, доставляло удовольствие слышать изъявления благодарности со стороны племянницы. Когда она в очередной раз к какому-либо празднику дарила материю на платье ей или ее дочерям, то требовалось вскоре явиться к ней в обнове. И каждый раз, разглядывая родственницу в лорнет, она говорила:

Как красиво! Где вы это нашли?

Да это же ваш подарок, тетушка, разве вы не узнали?

В самом деле? Какая же я рассеянная! Не то чтобы я хвалилась, но это и правда очень красиво!

Только второй брак мог обеспечить Наталье Николаевне независимость от всех и вся, но решилась она на него не сразу. Случай в очередной раз решил ее судьбу.

Совсем рядом с усадьбой Михайловское находятся владения друзей Пушкина семьи Осиповых-Вульф — усадьба Тригорское. «Приют сияньем муз одетый», как писал про него поэт, стал для него вторым домом в годы его ссылки в Михайловском.

Своим названием Тригорское обязано своему местоположению — три высоких холма поднимаются рядом на левом берегу реки Сороти. Из сюда ведёт « » — уже отсюда с опушки леса видны вдалеке три холма, на одном из которых и раскинулась имение Осиповых-Вульф.

Начало усадьбе Тригорское было положено в 1762 году, когда Екатериной II эти земли были дарованы уходящему в отставку шлиссельбургскому коменданту Максиму Вындомскому. Позже усадьба перешла к его сыну Александру, который и заложил основу оригинального пейзажного парка. В 1813 году хозяйкой Тригорского стала дочь Александра статская советница Прасковья Александровна Осипова-Вульф.

Двойную фамилию Осипова-Вульф получила от двух мужей — первого, коллежского асессора Николая Ивановича Вульфа, умершего в 1813, и второго, Ивана Сафоновича Осипова.

Дорога к усадьбе.

С семьёй Осиповых-Вульф у Пушкина в годы михайловской ссылки сложились самые дружеские отношения. Дочерям хозяйки — Анне, Александрине и Евпраксии Пушкин посвящал одни из своих самых теплых лирических стихотворений.

Осиповы-Вульф считаются прототипами героев «Евгения Онегина». Сын Прасковьи Александровны Алексей Вульф писал о романе:
«Он не только почти весь написан в моих глазах, но я даже был действующим лицом в описании деревенской жизни Онегина, ибо она вся взята из пребывания Пушкина у нас… Так я, дерптский студент, явился в виде геттингенского под названием Ленского; любезные мои сестрицы суть образцы его деревенских барышень, и чуть не Татьяна ли одна из них...»

Господский дом — длинное неприглядное здание. Ранее здесь размещалась полотняная фабрика.

Прасковья Александровна Осипова перебралась сюда в 1817 году на время ремонта старого дома, построенного ещё Максимои Вындомским. Потом старый дом сгорел, и семья осталась здесь жить на совсем. Здание было перестроено под усадьбу, к нему были пристроены два фронтона. Обстановка комнат была намного богаче, чем в Михаловском.

Здесь же располагалась обширная Тригорская библиотека, которую начал собирать ещё Александр Вындомский. Пушкин был её постоянным читателем, здесь же хранились книги с его дарственными надписями.

Верхний пруд.

Считается, что отсюда открывается наиболее живописный вид на долину реки Сороть. К сожалению, вокруг всё огорожено, поэтому убедиться в истине этого утверждения у меня не было возможности.

Банька, в которой летом 1826 года собирались Пушкин, сын Прасковьи Осиповой-Вульф Алексей и приехавший погостить в Тригорское, тогда ещё дерптский студент, Николай Михайлович Языков.

Аллея от бани ведёт в пейзажную и, как её принято называть, «лирическую» часть парка.

Солнечные часы — одна из «затей» парка. Тень от гномона падает на один из 12 «часовых» дубы, высаженных по кругу. Огромная шумная толпа школьников — обычное явление для всего Пушкиногорского музея-заповедника — эти места очень популярны среди учителей в радиусе пятиста километров от Пушкинских гор. К слову, юным экскурсантам всем до одного глубоко наплевать на то, что им рассказывает эскурсовод.

За день до этого гуляя в нас обогнала очередная компания школьников, громко обсуждавшая где бы им купить портвейн и сколько его им надо для полного счастья. Слушая эти разговоры на меня нашла непередаваемая ностальгия — 10 лет назад, когда я учился в 8-м классе, примерно в этом же месте мы с моим другом Пивликом во время экскурсии вели абсолютно такие же разговоры. Какой там Пушкин, какой там Ганнибал? Ведь впереди планируется веселая ночь на базе отдыха! Конечно, эта картина выглядит довольно грустно со стороны, но... ведь мы с Пивликом выросли нормальными людьми — значит и новое поколение вырастет!

Аллея Татьяны, в честь Татьяны из «Евгения Онегина».

Самое старое дерево парка — «дуб уединенный», посаженный на могильном кургане защитников средневекового города Воронича.

Городище Воронич

Рядом с усадьбой находится высокий холм с крутыми склонами и подковообразной вершиной, куда ведут две боковые дороги. Это останки древней неприступной крепости Воронич, защищавшей подступы к Пскову с юго-запада. Во время своего расцвета — в XV веке — город насчитывал более 400 домов, несколько храмов и монастырей.

В 1581 году Воронич, так же как и , был полностью разрушен во время Ливонской войны войсками Стефана Батория.

Между усадебным холмом и городищем в средние века протекала река Воронец, по старинным преданиям ушедшая под землю.

Здесь любил бывать Пушкин. На первоначальном заглавии к своей трагедии «Борис Годунов» он написал: «Писано бысть Алексашкою Пушкиным, В лето 7333 На городище Ворониче».