Влияние М. Кляйн. Заметки о некоторых шизоидных механизмах» Развитие раннего Супер-эго

Ее мышление очень отличает ее от тех, кто признает открытия психоанализа, не принимая их в то же время всерьез.

Эрнест Джонс

В данном разделе мы подробно остановимся на вкладе Мелани Кляйн в психоаналитическую теорию объектных отношений. В истории психоанализа Кляйн принадлежит особое место. Во-первых, именно ей психоаналитики обязаны обращением к теме отношений , которой ей удалось придать уникальное, собственно психодинамическое звучание. В концепциях внутренних объектов, бессознательных фантазий, параноидно-шизоидной и депрессивной позиций, и т.д. проблематика отношений была выражена на языке психоаналитической метапсихологии и таким образом включена в клинические и генетические психоаналитические исследования. Во-вторых, в ходе дискуссий вокруг теории Мелани Кляйн (продолжающихся и поныне) в психоаналитическом сообществе фактически был узаконен теоретический плюрализм , первым примером которого стало знаменитое «Джентльменское соглашение» Британского психоаналитического общества. Кляйнианский психоанализ не разделил участи индивидуальной и аналитической психологии, структурного психоанализа и неофрейдизма. Долгое время он оставался излюбленной темой для критики со стороны доминирующей в Северной Америке эго-психологии, однако сегодня мы являемся свидетелями медленного, но неуклонного проникновения идей Кляйн во все существующие психоаналитические подходы. В данном случае история психоанализа демонстрирует нам значительно большую продуктивность относительной лояльности в сравнении с сектантской непримиримостью. Обогащающее влияние английской школы объектных отношений ощутимо сегодня далеко за пределами Британии, как, впрочем, и за пределами самой школы М. Кляйн. Конечно же, популярность того или иного подхода (в достаточно узких психоаналитических кругах) отнюдь не устраняет теоретических возражений. Тем более важным кажется нам возвращение к истокам рассматриваемого учения.

Мелани Кляйн родилась в Вене в 1882 году. Несмотря на то, что долгие годы Кляйн жила в одном городе с Зигмундом Фрейдом, ее первая встреча с психоанализом состоялась только в 1914-1915 гг. во время пребывания в Будапеште. Здесь Кляйн посоветовали обратиться за консультацией к Шандору Ференци, который и стал ее первым психоаналитиком. В это время она находилась в подавленном состоянии в связи с недавней смертью матери и рождением третьего ребенка. Некоторый депрессивный фон сопровождал Кляйн в течении всей жизни – с первыми потерями она встретилась еще в раннем детстве, когда умерли ее сестра и брат, позднее в автокатастрофе погиб ее старший сын. По стечению обстоятельств муж М. Кляйн, Артур, был знаком с братом Ференци, что по мнению биографов могло оказать определенное влияние на возникновение неожиданного и интенсивного интереса Кляйн к психоанализу. Впервые она увидела Фрейда в 1918 году на 5-ом Международном Конгрессе в Будапеште, где основатель психоанализа представлял доклад «Пути психоаналитической терапии». Символично, что центральной темой сообщения Фрейда была опасность смешения «чистого золота» анализа с другими психотерапевтическими техниками, с «медью» активного психотерапевтического вмешательства [Фрейд, Психоаналитические, с.140-150]. Знакомство с Фрейдом и его теорией произвело сильнейшее впечатление на начинающую исследовательницу. Кляйн приняла решение посвятить себя психоаналитической работе и по совету своего аналитика начала заниматься ею с детьми. Произошло это в 1917-1918 гг. и первым пациентом М. Кляйн стал ее собственный ребенок. Сегодня это может показаться довольно шокирующим, однако в то время подобная практика была общепринятой. Это было вполне в духе анализа Маленького Ганса, проводившегося его собственным отцом, попыток Абрахама анализировать свою дочь, или, в конечном итоге, знаменитого анализа Анны Фрейд, который проводился самим Фрейдом. Первый опыт практической работы несомненно оказал существенное влияние на будущие теоретические ориентации и предпочтения Кляйн. В 1919 году она вступила в Венгерское психоаналитическое общество, представив доклад «О развитии одного ребенка». В окончательном виде ее взгляды на детский психоанализ были изложены в книге 1932 года «Психоанализ детей».

Из-за политической нестабильности в Европе, а также семейных неурядиц, в 1920 году Кляйн вынуждена была переехать в Берлин, где продолжала изучать и практиковать психоанализ, развивая собственный подход к терапевтической работе с детьми. В Берлине она познакомилась с Карлом Абрахамом, который в 1924 году согласился стать ее аналитиком. Через восемнадцать месяцев Абрахам умер и анализ Кляйн неожиданно прервался. Карл Абрахам обладал особым положением внутри профессионального сообщества: наряду с Юнгом в Цюрихе, Ференци в Будапеште и Джонсом в Лондоне, он был одним из пионеров психоаналитического движения за пределами Вены, членом так называемого «Комитета». Его авторитету способствовала многолетняя репутация безупречного клинического специалиста, а также личная близость к Фрейду и безусловное признание со стороны последнего. В период общения с Мелани Кляйн Абрахам являлся президентом Международной психоаналитической ассоциации, и это обстоятельство, вне всяких сомнений, не могло не сказаться на профессиональном продвижении его протеже. Абрахам заинтересовался попытками Кляйн найти подтверждение психоаналитических теорий детского развития в непосредственном анализе детей. Сам он занимался изучением роли садизма в раннем развитии и его влияния на формирование психотической личности. Кляйн неоднократно признавала, что идеи Абрахама имели большое значение в становлении ее теории, но следует отметить, что и сам Абрахам был серьезно впечатлен ее клиническими успехами. Однако со временем влиятельное покровительство Абрахама стало одной из причин, по которым многие члены Берлинского психоаналитического общества стали испытывать по отношению к Кляйн нарастающую неприязнь. Сложные и противоречивые отношения с различными психоаналитическими сообществами сопутствовали Мелани Кляйн на протяжении всей ее профессиональной карьеры.

В Берлине Кляйн познакомилась с несколькими британскими аналитиками, которые также проходили личный анализ у Карла Абрахама. В их числе были Эдвард Гловер и Аликс Стрэчи (жена Джеймса Стрэчи). Результатом знакомства стало предложение приехать в Лондон с курсом лекций, освещающих основные положения разрабатываемой Кляйн теории. Мелани Кляйн приехала в Лондон и вскоре приняла предложение тогдашнего главы Британского психоаналитического общества Эрнеста Джонса продолжить свою работу в Британии. Ее идеи нашли здесь живой отклик среди специалистов, а сама Кляйн, лишившаяся покровительства Абрахама в Германии, вновь обрела влиятельную протекцию в лице Э. Джонса. Расположение последнего во многом было обусловлено тем, что с 1926 г. Кляйн успешно занималась лечением одного, а затем и второго из его детей. Уникальные клинические способности Кляйн в сочетании с большой научной смелостью позволили ей завоевать большое число сторонников и единомышленников. Однако чрезвычайно сложный и противоречивый нрав приводил к тому, что М. Кляйн теряла многих союзников, не выносивших ее конфликтности и авторитарности. Постоянно работали вместе с ней только самые талантливые и верные последователи. Так называемая группа кляйнианских аналитиков в разные периоды меняла свой состав коренным образом, но ее активность, смелость и сплоченность всегда компенсировали малочисленность и создавали впечатление стабильного существования. Мелани Кляйн умерла в Лондоне в 1960 году, оставив после себя богатейшую традицию психоаналитических исследований. Как пишет один из ее биографов: «Преданность своей работе в психоанализе была ее главной характерной чертой… Честолюбивая, в высшей степени интуитивная, отважная и правдивая, она была бескомпромиссна в работе и неистова в отстаивании ее… Это была сильная личность, практически у всех вызывавшая уважение» [Психоаналитические термины, с.219].

В 20-30е годы Британское психоаналитическое общество в значительной мере уже сформировало оригинальный и серьезно отличавшийся от классического подход к теории и практике психоанализа. Со временем это обстоятельство стало одной из наиболее важных причин возникновения враждебности и конфликтов между британскими и венскими психоаналитиками. Противостояние двух школ психоанализа максимально обострилось после переезда Мелани Кляйн в Лондон. В это время Кляйн начала активно внедрять игровую технику в практику детского анализа, став безусловным пионером этого направления. В 1927 году Анна Фрейд опубликовала в Вене свое «Введение в технику детского психоанализа», в котором, в частности, критиковала терапевтические методы Кляйн, отрицала понятие инфантильного Сверх-Я, ставила под вопрос значение переноса и агрессивных фантазий в детском анализе [Фрейд А., Норма]. С критикой данной работы выступили Эрнест Джонс и Джоан Ривьер. Это, в свою очередь, вызвало негативную реакцию Зигмунда Фрейда, раздосадованного нападками на дочь. Фрейд не принимал концепции раннего Эдипова комплекса и с большой долей скептицизма воспринимал научную работу своей анализантки Ривьер. Тем не менее со временем обе стороны стали ощущать потребность в конструктивном взаимодействии и обмене накопившимися результатами. Два психоаналитических сообщества приняли решение о начале процесса обмена опытом, который должен был сблизить обе школы и в определенной мере сгладить существовавшие противоречия в их подходах. Началом процесса сближения должен был стать обмен лекциями в ходе визитов представителей каждой из сторон. Первым опытом такого рода была лекция Э. Джонса, посетившего Вену в 1935 году. В 1936 году в Вену приехала с курсом лекций Джоан Ривьер. Активность венской стороны выразилась в посещении Лондона Р. Уэлдером в 1936 году и в публикации его работы, которая представляла собой ответ на лекции Ривьер (1937). Таким образом состоялся первый этап диалога между венским и британским психоаналитическими группами. Однако политические события в Европе внесли принципиальные изменения в развитие отношений между двумя школами, заставив одну из сторон пойти на сближение в прямом смысле этого слова. Приход к власти в Германии национал-социалистов и последовавший в 1938 году аншлюс Австрии вынудил венских психоаналитиков эмигрировать в другие страны. По стечению обстоятельств Зигмунд Фрейд и Анна Фрейд переехали именно в Лондон, образовав таким образом в Англии ядро новой группы аналитиков «венской школы», противопоставлявших свои взгляды «кляйнианцам». Вместе с несколькими видными английскими аналитиками, в числе которых следует отметить Эдварда Гловера и Мелитту Шмидеберг (дочь М. Кляйн), они создали оппозиционную группу, активно критиковавшую подход Кляйн. Гловер и Шмидеберг первоначально были сторонниками Мелани Кляйн, но перестали разделять ее взгляды после введения в 1935 году теоретического положения о депрессивной позиции и со временем превратились в ярых оппонентов кляйнианской теории. С момента прибытия в Англию венских психоаналитиков Британское психоаналитическое общество оказалось вовлечено в длительный и напряженный спор между двумя конфликтующими сообществами. Кляйнианская группа резко реагировала на критику со стороны «венцев» и активно пыталась отстоять преимущества своих теоретических и практических нововведений. Из-за столь острого конфликта деятельность Общества, и без того затрудненная условиями военного времени, оказалась практически парализованной, особенно в плане подготовки новых аналитиков. Стороны вынуждены были согласиться на временное перемирие, в ходе которого планировалось провести ряд деловых встреч с целью обсуждения спорных аспектов кляйнианской теории. В течение последующих восемнадцати месяцев кляйнианцами была представлена на рассмотрение серия из четырех докладов, освещающих противоречивые стороны их подхода: в 1943 г. работа Сюзн Айзекс «О природе и функциях фантазии», обсуждавшаяся в течение пяти встреч; доклад «Функции проекции и интроекции в раннем младенчестве», прочитанный Паулой Хайманн и обсуждавшийся в ходе двух встреч; работа Сюзн Айзекс и Паулы Хайманн «Регрессия», дискуссии по поводу которой также происходили в ходе двух встреч; и затем, в 1944 году (хотя к этому времени большинство «венских» аналитиков отказалось от посещения собраний, а Э. Гловер вообще покинул Общество) – работа «Об эмоциональной жизни ребенка в свете концепции депрессивной позиции», которая была представлена самой Мелани Кляйн и обсуждалась в течение нескольких собраний. Эти доклады и вошли в переработанном виде в книгу «Развитие в психоанализе» (1952). Встречи и дискуссии представителей двух психоаналитических течений не смогли разрешить существующих научных проблем и противоречий, однако ярко продемонстрировали принципиальные различия в подходах двух школ. Кляйнианские аналитики столкнулись с необходимостью более точной и последовательной формулировки положений своей теории и, к большому удивлению их венских коллег, сумели убедительно и изящно аргументировать свою позицию. Итогом встреч стало заключение неформального договора о структуре и руководстве Британского психоаналитического общества, и об условиях подготовки молодых специалистов.

Итоговая договоренность, заключенная сторонами, приобрела широкую известность под именем «Джентльменского соглашения ». Действие соглашения охватывало представительство в основных комитетах Общества (например, комитета по образованию), занятие ответственных должностей (например, президента) и участие в главных мероприятиях Общества. Во всех этих областях соблюдались принципы равных долей или ротации. Ироничность названия состояла в том, что договор заключался тремя женщинами: Мелани Кляйн, Анной Фрейд и президентом Общества Сильвией Пейн. При строгом контроле за сохранением равноправия в отношениях было решено одобрить образование внутри Британского общества трех аналитических групп: «Кляйнианской группы», «В-группы», которая позднее получила названия «Группы современных фрейдистов» и «Группы независимых аналитиков» . Джентльменское соглашение (которое, кстати говоря, никогда и нигде не было зафиксировано письменно) стало поворотным пунктом в истории Британского общества и во многом предопределило способы достижения компромисса в психоаналитическом сообществе в целом. Позиция противника любых форм эклектизма Э. Гловера, выраженная словами: «… Когда речь идет об основополагающих принципах, ни о каких джентльменских соглашениях не может идти и речи» [Гловер, Фрейд, с.198], все больше выглядела научным экстремизмом. Эпоха отречений и ритуальных изгнаний в психоанализе уходила в прошлое. Психоаналитическое сообщество с этого момента становится открытым плюрализму научных идей и концепций, и в этом, безусловно, одна из важнейших заслуг Мелани Кляйн и ее школы. При этом необходимо отметить, что основные действующие лица полемики – М. Кляйн и А. Фрейд – очень скоро покинули поле политической борьбы и компромисса ради теоретической деятельности, где диалог затруднен, а эклектика и в самом деле губительна.

Четко оформленной «кляйнианской группы» не существовало до середины 40-х годов. Сторонниками Кляйн на ранних этапах ее карьеры были такие выдающиеся члены Британского общества, как Э. Джонс и Э. Гловер, которые решились оказать Кляйн поддержку, несмотря на то, что на континенте ее репутация была далеко не блестящей. Среди первых сторонников Кляйн можно также отметить М. Брайерли, Аликс и Джеймса Стрэчи, дочь М. Кляйн Мелитту Шмидеберг. С момента прибытия в Лондон Кляйн заручилась поддержкой нескольких лояльных аналитиков, которые оставались на ее стороне даже в период кризиса 1932 г., когда Гловер и Шмидеберг образовали оппозиционное течение. Среди этих особо верных приверженцев можно отметить Дж. Ривьер, С. Айзекс, Г. Серл и П. Хайманн. Эти люди поддерживала Кляйн вплоть до военных лет и некоторое время после начала войны. Именно их усилиями были созданы работы, придавшие конкретные очертания концепциям депрессивной позиции , бессознательной фантазии , внутренних объектов . Однако постепенно и по разным причинам эти сторонники оставили Кляйн. Сюзн Айзекс умерла в 1948 г. Джоан Ривьер перестала интересоваться кляйнианскими теоретическими разработками под влиянием группы «венских аналитиков». Паула Хайманн в 1956 обнаружила, что ей открываются большие перспективы, не требующие продолжения сотрудничества с Кляйн (по всей видимости, поводом к расхождению было неприятие Кляйн взглядов Хайманн на контрперенос; см. следующий раздел).

Вышедшие в начале 30-х годов работы Кляйн, которые представляли собой новаторский и очень необычный психоаналитический подход к проблемам психотических пациентов, привлекли на ее сторону группу врачей. Многие из них стали проходить обучающий анализ у Кляйн. Среди них были Б. Клиффорд, М. Скотт, Дж. Боулби, Д. Винникотт. Новые сотрудники были высококлассными медиками, имели безупречную врачебную репутацию и пользовались большим влиянием в профессиональных кругах, что было чрезвычайно полезно для Кляйн. Вне всякого сомнения, в ходе общения и сотрудничества с этими людьми Кляйн приобрела новые знания, необходимые для понимания психотических механизмов: расщепления, проекции, интроекции и проективной идентификации. Тем не менее большинство из этих новых последователей покинуло кляйнианскую группу вскоре после прибытия в Лондон Анны Фрейд, а некоторые так и не стали ее полноценными участниками.

После войны вокруг Кляйн собралась новая группа, состоявшая из недавно прибывших в Британию молодых врачей, многие из которых не занимались психоанализом ранее. Эту группу принято считать вторым поколением кляйнианских аналитиков, среди которых особенно выделяются Ханна Сигал, Герберт Розенфельд и Вилфред Бион. Именно они, при авторитетной поддержке со стороны Роджера Мани-Керла и Дональда Мельцера, дали новый толчок развитию кляйнианской теории, почти полностью базировавшийся на расширении и углублении концепции проективной идентификации . Со временем образ «кляйнианского психоаналитика» стал пользоваться широким и прочным авторитетом, многие люди приезжали из других стран для прохождения психоаналитической подготовки в Британию. Впоследствии данный подход получил особое распространение в Италии и странах Латинской Америки, а после нескольких визитов В. Биона в США и там оформилась небольшая группа кляйниански ориентированных психоаналитиков.

М. Кляйн предполагала, что отношение к объектам присутствует с самого рождения ребенка, поскольку является неотъемлемой характеристикой человеческих влечений. Первичными репрезентантами влечений выступают бессознательные фантазии . Данное понятие было подробно разработано С. Айзекс, которая противопоставила бессознательные фантазии (phantasy) сознательным (fantasy) . Последние представляют собой компромиссное образование между бессознательными импульсами и защитами, подобное сновидениям. Бессознательные же фантазии являются наиболее примитивной деятельностью человеческой психики, непосредственно выражающей представления об объектах и целях влечений. В качестве примеров последователи Кляйн приводили описанные Фрейдом фантазии кастрации или первичной сцены. Сами они дополнили этот список фантазиями о «хорошей » и «плохой » (отвергающей или даже преследующей) груди, о пенисе в теле матери и другими. В наиболее примитивных бессознательных фантазиях выражается отношение к частичным объектам, т.е. частям тела или функциям первичного объекта – матери. Наряду с этим, на ранних стадиях развития (преимущественным вниманием кляйнианцев пользовался первый год жизни ребенка) действуют такие примитивные механизмы защиты, как проекция, интроекция, расщепление, проективная идентификация, всемогущий контроль. М. Кляйн доказывала, что психические структуры функционируют уже на этом этапе жизни, испытывая давление влечений и примитивных тревог. По отношению к ним осуществляются защитные операции, которые оказывают на психику обратное формирующее воздействие. Так, действие механизма расщепления приводит к тому, что первичный объект влечений ребенка – материнская грудь – воспринимается либо как «плохая», либо как «хорошая», в зависимости от того, удовлетворяет она ребенка или фрустрирует. В результате проекции своей агрессии ребенок может чувствовать, что «плохая» грудь ненавидит его или преследует, в результате же интроекции он может представлять, что хороший или плохой объект находится внутри него, поддерживает или, напротив, разрушает его. Особым механизмом, действующим на ранних этапах развития, является описанная Кляйн проективная идентификация . Первоначально была открыта соответствующая ей бессознательная фантазия о частях собственного тела, находящихся внутри тела матери, контролирующих его или разрушающих. Впоследствии функция этой фантазии была представлена в качестве защитного механизма, заключающегося в проекции негативных частей самости в другого человека. Результатом подобной защитной операции становится, с одной стороны, избавление от негативных переживаний, а с другой, навязывание другому несвойственных ему чувств и действий. Психотерапевты, сталкивающиеся с проективной идентификацией в клинической практике, называют ее «нечестной проекцией», т.к. использующий ее пациент не удовлетворяется приписыванием терапевту отрицаемых в себе чувств, но хочет заставить того действительно их пережить [Кернберг, Агрессия; Кейсмент, Обучаясь].

Следует отметить, что описанные выше примитивные фантазии и защитные механизмы в наиболее чистом виде встречаются у пациентов с очень глубоким уровнем психических нарушений. Гипотеза Кляйн состояла в том, что подобные констелляции фантазий, защит и тревог соответствуют раним стадиям развития ребенка и, следовательно, в зачаточном виде присутствуют в психике любого человека. Х. Томэ и Х. Кэхеле называю эту идею «мифом о психотическом ядре» личности [Томэ, Кэхеле, Современный]. Оставляя за скобками достоверность этого мифа, отметим, что его прагматическое значение заключалось в увеличении требований к аналитической процедуре, которая отныне должна была охватить наиболее архаические слои человеческих переживаний.

Взгляды Кляйн на психическое развитие были представлены в концепции параноидно-шизоидной и депрессивной позиций . Эти понятия относились к синтетическим формациям фантазий, защит и объектных отношений, доминирующим на ранних стадиях развития. При этом термин «позиция» призван был продемонстрировать, что, несмотря на последовательную смену данных образований в ходе нормального развития, по сути дела, они являются некими потенциями, способными к актуализации на любом этапе развития. Параноидно-шизоидная позиция относится к периоду жизни, во время которого доминируют механизмы проекции и расщепления. В связи с этим объект, представленный в психике ребенка, остается частичным объектом : грудью или пенисом, «хорошим» либо «плохим». Превалирующим на данной позиции видом тревоги является персекуторная тревога , или страх преследования, запускающий в ход параноидные фантазии о преследующих «плохих» объектах. Постепенное замещение параноидно-шизоидной позиции депрессивной (с шестого месяца жизни) происходит в результате того, что расщепленные части объекта начинают переживаться как принадлежность одного целого. Это требует хорошо развитой способности переносить амбивалентность чувств – ведь и объект, приносящий успокоение и любовь, и объект, фрустрирующий и ненавидимый, являются одним и тем же человеком. Ввиду трудности для детской психики осуществить подобный синтез долгое время наблюдаются регрессивные откаты к параноидно-шизоидной позиции. Но в норме со временем расщепление преодолевается, что приводит к тому, что частичный объект заменяется целостным . Это приводит к новым трудностям, ибо отныне ребенку необходимо справится с тем, что его деструктивные чувства адресованы «хорошему» объекту. Он переживает вину за свою агрессию, страх потери любимого объекта, потребность репарации (возмещения ущерба, нанесенного объекту в воображении) – весь тот комплекс чувств, который Кляйн обозначила как депрессивную тревогу . В своем описании младенческой депрессии она опиралась на исследования Фрейда («Печаль и меланхолия», 1917) и К. Абрахама. Вслед за ними Кляйн утверждала, что проработка депрессивных переживаний ведет к восстановлению целостности объекта и субъекта, к способности воспринимать и переносить собственную отдельность. Несколько позднее Д. Винникотт назовет это «способностью быть в одиночестве» [Антология].

Мы видим, что Кляйн дополнила и уточнила фрейдовскую классификацию страха: страх потери объекта, страх потери любви объекта, страх потери способности любить, – введя различие между двумя видами тревоги: персекуторной (тревоги преследования) и депрессивной (приблизительно соответствующей фрейдовскому страху потери объекта). Отличием теории Кляйн было то, что все виды тревоги возводились в ней к врожденному инстинкту смерти или агрессии. Опираясь на позднюю фрейдовскую классификацию влечений, исследовательница утверждала, что инстинкт смерти является первой и безусловной опасностью, с которой вынуждена справляться еще незрелая психика ребенка. В конечном итоге, именно эта опасность и запускает в действие мощные защитные механизмы параноидно-шизоидной позиции, отклоняющие, проецирующие и видоизменяющие первичное влечение. Так, в частности, одним из наиболее ранних и часто встречающихся аффективных воплощений инстинкта смерти является зависть [Кляйн, Зависть]. Зависть близка проективной идентификации. Она означает стремление разрушить «хороший» объект, ненависть к нему, неспособность вынести его могущество и полноту в сравнении с собственной слабостью и беспомощностью. Первоначально зависть развивается по отношению к «хорошей» груди и «хорошей» матери, которым приписываются все мыслимые и немыслимые достоинства, но также и вся ответственность за лишения, испытываемые ребенком. В некоторых случаях это может приводить, например, к физиологически не обусловленным нарушениям питания. Однако проявления аффекта зависти не ограничиваются детским возрастом. Так, кляйнианские аналитики полагают его ответственным за большую часть негативных терапевтических реакций , когда помощь аналитика отвергается именно потому, что тот считается лучшим и более могущественным, чем нуждающийся в помощи пациент.

Ясно, что ни признание определяющего значения инстинкта смерти, ни многие другие идеи кляйнианской группы не могли быть поддержаны более традиционными психоаналитиками. Теоретические расхождения между концепцией Мелани Кляйн и эго-психологией сосредоточились вокруг нескольких принципиальных положений .

1. 1. Первый год жизни ребенка.

Верность фрейдовской теории первичного нарциссизма стала причиной принципиального неприятия эго-психологами исследований М. Кляйн ранних форм объектных отношений. Эго-психология не допускала возможности того, что ребенок способен преодолевать границы Я, устанавливать отношения с объектами и проводить различие между «хорошими» и «плохими» объектами. Ее приверженцы утверждают, что способность фантазирования появляется у ребенка только на 6-9 месяце жизни. Подобные разногласия имеют огромное значение, поскольку эго-психологи тем самым отвергают кляйнианскую концепцию примитивных механизмов защиты, действующих в течение первых шести месяцев жизни, полагая, что Я просто не существует на этой стадии.

1. 2. Первичный нарциссизм.

Представление эго-психологов о том, что объектные отношения не существуют с момента рождения, базируется на положении теории Фрейда и, в частности, на работе «О нарциссизме. Введение» (1914). Эти представления подкреплялись экспериментальными исследованиями Р. Шпица (1950) и М. Малер (1975), развивавшими представления об объектных отношениях в русле традиции эго-психологии. В чистом виде эта концепция вызывает сегодня сомнения даже в стане ортодоксальных эго-психологов. Кроме того, вытекающее из нее положение об отсутствии феномена переноса в детском психоанализе было отвергнуто и самой А. Фрейд в своих поздних работах.

1. 3. О роли и месте деструктивности.

Представители эго-психологии выступают с резкой и настойчивой критикой использования концепции влечения смерти в работе с клиническим материалом. М. Кляйн стала одной из немногих психоаналитиков, поддержавших фрейдовскую идею влечения смерти. Для последователей Кляйн данная концепция стала основой понимания действия персекуторной и депрессивной тревоги в раннем младенчестве, и работы таких примитивных защитных механизмов, как проекция, интроекция, расщепление и проективная идентификация. В клиническом отношении внимание к внутренним источникам агрессии, а также к ее проявлениям в переносе, позволило разработать специфические техники интерпретации, приобретающие особое значение в работе с пациентами с психотическими и пограничными расстройствами.

1. 4. Адаптация или интеграция в терапии.

Радикально отличается понимание самой цели психоаналитической терапии в эго-психологическом и кляйнианском психоаналитических подходах. В кляйнианской теории принято считать, что цель терапии заключается в интеграции частей личности, которые ранее были расщеплены или находились в состоянии конфликта друг с другом. Это достаточно сильно отличается от подхода эго-психологов, которые видят своей целью высвобождение врожденной способности пациента нормально адаптироваться к социальному миру, вступать с ним в зрелые и бесконфликтные отношения.

Кроме указанных положений, следует отметить различия в понимании техники исследования и терапевтической работы . Если эго-психологи в своей научной работе опирались на эмпирические критерии достоверности и фальсификации гипотез (что обусловило их близость академической психологии и, в частности, бихевиоризму), то кляйнианцы в гораздо большей мере опосредуют собственные наблюдения интерпретативными приемами. Опасности такого пути очевидны – исследователь легко может принять собственные фантазии или реконструкции за реальную картину переживаний ребенка или пациента. Однако не следует отбрасывать и явные достоинства подобной стратегии, хотя бы и вынужденной. Они, на наш взгляд, состоят в признании того факта, что «такой вещи как ребенок не существует» не только в контексте развития, но и в психологическом исследовании. Примером эпистемологического взаимонепонимания может служить длящийся спор по поводу бессознательных фантазий. Сторонники эмпирических методов не устают повторять, что, постулируя наличие бессознательных фантазий на первом году жизни ребенка, М. Кляйн приписывает ему способности гораздо более старшего возраста, и при этом делает утверждение, которое невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть. У кляйнианцев находится ответ на это возражение: С. Айзекс и М. Кляйн неоднократно отмечают в своих статьях, что речь идет о неких телесно-моторных и сенсорных репрезентациях влечений и их объектов , которые, по-видимому, лишь со временем обретают визуальные, а затем и вербальные формы выражения. Формулируя данные представления посредством речи, мы, безусловно, выбираем не самый адекватный способ описания. Тем не менее он остается единственно доступным и совпадает с естественным путем развития психики – символизацией и трансформацией переживаний в последействии . Конечно же, несложно представить себе контраргументы противников теории Кляйн, потому окончательный вердикт в этом споре мы оставим за читателем.

Другой аспект разногласий, присутствующий в подтексте дискуссий, – возможности и средства терапевтической техники. Нужно отметить, что в этом аспекте кляйнианцы занимали более ортодоксальную позицию, чем эго-психологи. Центральным и доминирующим методом терапевтической работы они продолжали считать интерпретацию переноса , зачастую пренебрегая другими способами терапевтического вмешательства. При этом понятие переноса включало любые формы взаимодействия пациента и аналитика, а интерпретации предлагалось делать прямо, без предварительного установления рабочего альянса, с преимущественным вниманием к их точности. Проработку сопротивлений в кляйнианской технике во многом заменяла интерпретация агрессивных составляющих переноса – примитивных жадности, ненависти, контроля, зависти. Последнее следует признать безусловно ценным вкладом школы Кляйн в технику психоанализа и, в особенности, терапии психотических и пограничных психических расстройств. Героические же попытки последователей Кляйн (Г. Розенфельда, Х. Сигал, В. Биона и др.) строить работу с психотическими пациентами исключительно на технике интерпретации показали ограниченность этого подхода.

Открытие значения депрессивной позиции в развитии ребенка придало новое направление терапевтическим усилиям аналитиков-кляйнианцев. Отныне анализ не считался законченным без проработки депрессивной вины, тревоги и амбивалентности. Депрессивная позиция стала считаться центральным моментом формирования человеческой субъективности, потеснив в этом качестве Эдипов комплекс Фрейда. Даже те аналитики, которые не разделяли мнения Кляйн о депрессивной позиции, вынуждены были сместить свой терапевтический интерес к т.н. доэдиповым стадиям развития (процессам сепарации-индивидуации в подходе М. Малер, нарциссическим отношениям с объектом в психологии самости Х. Когута и т.д.). Заслуга Кляйн в этом смещении интереса очевидна и общепризнанна.

Кляйнианский психоанализ оказал значительное влияние на психологию развития, психоаналитическую терапию, психодинамическую теорию групповых процессов. Ближайшие последователи Кляйн продолжили разработку понятия проективной идентификации и придали ему позитивное значение. Вилфред Бион предложил свое описание протекающего между матерью и ребенком процесса «контейнирования », в котором проецируемые ребенком негативные аспекты самости превращаются матерью в позитивные и приемлемые. Ханна Сигал провела четкое различие между данным процессом и самой проективной идентификацией, происходящей при неудаче контейнирования. Тем самым проективная идентификация стала пониматься не только как защитный механизм и бессознательная фантазия, но и как примитивная форма коммуникации , во многом определяющая возможности и нарушения более поздних форм человеческого взаимодействия. Некоторые исследователи отмечают, что если бы понятие проективной идентификации удалось развернуть в связную и непротиворечивую теорию, психоанализ обрел бы собственную концепцию отношений, отличающуюся от всего, существующего в других науках о человеке [Томэ, Кэхеле, Современный, т.1, с.131-153, т.2, с.209]. Такие ученые, как В. Бион и Р. Мани-Керл посвятили много усилий попыткам концептуализации подобных форм взаимодействия, в особенности тем, которые встречаются при психотических расстройствах. Можно сказать, что в целом данная линия исследований развивалась в направлении все большего учета влияния внешних объектных отношений на развитие, психопатологию и терапию. В том же направлении двигался и Д. Винникотт, вводя понятия холдинга , переходных объектов и фантазирования (пространства осуществленных иллюзий между матерью ребенком, пациентом и аналитиком).

Подводя итог, отметим, что сегодня находится все больше психоаналитиков, именующих себя «кляйнианцами», и еще больше тех, кто испытал влияние этого подхода. Но наиболее обнадеживающе, на наш взгляд, выглядит наметившаяся тенденция к интеграции идей Кляйн с другими направлениями психоаналитической мысли. В целом теория Мелани Кляйн располагается на границе между классическими психодинамическими теориями влечений и теориями объектных отношений [Кернберг, Агрессия; Грин, Проблема]. Оригинальный и все еще многообещающий вклад Кляйн заключается в разработке концепций бессознательных фантазий, внутренних объектов и объектных отношений, ранних механизмов защиты и ранних форм организации отношения к объектам. В связи с современной потребностью в теоретической интеграции психоаналитического учения о влечениях, психологии Я и теорий отношений, значение подхода М. Кляйн трудно переоценить. Обращаясь к нему, мы получаем возможность исследовать происхождение тех расщеплений аналитического учения, которые сегодня мучительно пытаемся преодолеть.

(Статья представляет собой главу учебного пособия: Романов И.Ю. Психоанализ, философия и науки о человеке. Харьков: ХНУ им. В.Н. Каразина, 2003.)

Материал данного раздела частично вошел в статью Романова И.Ю. и Дураса С.Г. «Мелани Кляйн в истории психоанализа», опубликованную в качестве предисловия к книге: Кляйн М., Айзекс С., Райвери Дж., Хайманн П. Развитие в психоанализе. – М.: Академический проект, 2001.

Иногда проводят различие между британскими и английскими теоретиками объектных отношений. В этом случае к последним относят исключительно представителей школы М. Кляйн, а к первым – работавшего в Шотландии Р. Фэйрберна, его последователя Г. Гантрипа и некоторых участников т.н. «Независимой группы» (в частности, Д. Винникотта).

В эту группу вошли такие известные аналитики, как Михаэль Балинт, Дональд Вудс Винникотт, Сильвия Пейн, а со временем – Маргарет Литтл, Масуд Хан, Хэрольд Стюарт и др. Образование группы «Независимых аналитиков» стимулировало выработку «Джентльменского оглашения» и сегодня она является самой многочисленной в Британском психоаналитическом обществе.

Фрейдовский термин «Angst» точнее всего переводится на русский язык как «страх». Однако в английских переводах Фрейда устоялась его трактовка как «тревоги» – «anxiety». Сходное положение дел сложилось вокруг понятий «Trieb» (влечение) и «instinct» (инстинкт). О сложностях подобных переводов-трактовок психоаналитических терминов на английском языке см. [Райкрофт, Критический].

Мелани Кляйн

Детский психоанализ

Общие психологические принципы детского психоанализа

В настоящей работе я собираюсь подробно исследовать различия психической жизни детей и взрослых. Эти различия требуют применения адаптированной к детскому мышлению техники анализа, и я постараюсь наглядно показать, в чем состоит психоаналитическая техника игры, которая в полной мере отвечает этому требованию. С этой целью я привожу далее основные положения, на которых она основана.

Как нам известно, с внешним миром ребенок устанавливает отношения посредством объектов, которые доставляют удовольствие его либидо и поначалу бывают связаны исключительно с его же собственным Эго. Первое время отношение к такому объекту, независимо от того, человек ли это или неодушевленный предмет, носит чисто нарциссичекий характер. Однако, именно таким способом ребенку удается установить отношения с реальностью. Мне бы хотелось проиллюстрировать эти отношения на примере.

Девочка по имени Трюд отправилась с матерью в путешествие, после того, как в возрасте трех лет и трех месяцев прошла единственный психоаналитический сеанс. Шесть месяцев спустя психоанализ возобновился, но заговорить о событиях, которые произошли в этот временной промежуток, малышка смогла только после очень длительного перерыва; для этого она использовала аллюзию и прибегла к помощи сна, о котором рассказала мне. Ей приснилось, что она снова очутилась с матерью в Италии. Они сидели в ресторане, и официантка отказалась принести ей малиновый сироп, так как тот у них закончился. Интерпретация этого сна помимо прочего выявила, что девочка до сих пор страдает от фрустрации, пережитой в период отнятия от груди, то есть связанной с утратой первичного объекта; также в этом сне обнаруживает себя ревность, которую ребенок испытывает к своей младшей сестре. Как правило, Трюд рассказывала мне самые разные вещи без какой-либо очевидной связи между ними и довольно часто припоминала отдельные подробности своего первого психоаналитического сеанса, предшествовавшего событиям этих шести месяцев; и лишь один единственный раз подавленная фрустрация заставила ее вспомнить о своих поездках: в остальном они не представляли для нее заметного интереса.

С самого нежного возраста ребенок учится познавать реальность, попадая под воздействие тех фрустраций, которые она у него вызывает, и, защищаясь от них, отвергает ее. Между тем, основная проблема и главный критерий самой возможности последующей адаптации к реальности заключается в способности пережить фрустрации, порождаемые эдипальной ситуацией. С самого раннего детства, утрированный отказ от реальности (зачастую скрытый под демонстративной «приспособляемостью» и «послушностью») является признаком невроза. От него мало чем отличается, разве что формами своего проявления, бегство от реальности взрослых пациентов, страдающих неврозом. Следовательно, одним из результатов, определяющих, к чему в конечном итоге должен прийти психоанализ, в том числе у ребенка, становится успешная адаптация к реальности, в результате которой, в частности, облегчаются процессы взросления. Иначе говоря, проанализированные дети должны стать способными выдерживать реальные фрустрации.

Мы нередко наблюдаем, что на втором году жизни малыши начинают выказывать заметное предпочтение родителю противоположного пола, а также демонстрируют другие признаки, относящиеся к зарождающимся эдиповским тенденциям. В какой же момент появляются характерные для Эдипова комплекса конфликты, или, иначе, когда психическая жизнь ребенка начинает определяться комплексом Эдипа? Этот вопрос не столь ясен, так как сделать вывод о существовании Эдипова комплекса мы можем лишь по отдельным изменениям, происходящим в поведенческих проявлениях и отношениях ребенка.

Анализ, проведенный с ребенком двух лет и девяти месяцев, а также с другим - трех лет и трех месяцев, и многих других детей в возрасте менее четырех лет, позволил мне прийти к заключению, что глубокое воздействие Эдипова комплекса начинает сказываться на них примерно со второго года жизни. Психическое развитие еще одной маленькой пациентки может послужить примером, позволяющим проиллюстрировать данное утверждение. Рита предпочитала мать до начала второго года жизни, а затем явно продемонстрировала свое предпочтение отца. В частности, в возрасте пятнадцати месяцев она частенько настаивала на том, чтобы оставаться с ним наедине и, сидя у него на коленях, вместе рассматривать книжки. Тогда как в возрасте восемнадцати месяцев ее отношение вновь изменилось, и она начала как прежде отдавать предпочтение матери. Одновременно у нее возникли ночные страхи, а также страх перед животными. Девочка подтверждала все возрастающую фиксацию на матери, а также ярко выраженную идентификацию с отцом. К началу третьего года жизни она демонстрировала все более обостряющуюся амбивалентность, и с ней стало настолько трудно справляться, что в возрасте трех лет и девяти месяцев ее привели ко мне, чтобы я провела с ней психоаналитическую терапию. К тому времени она в течение нескольких месяцев обнаруживала очевидную заторможенность в играх, неспособность испытывать фрустрацию, чрезмерную чувствительность к боли и резко выраженную тревожность. Такой динамике отчасти послужили причиной вполне определенные переживания: чуть не до двухлетнего возраста Рита спала в спальне своих родителей, и впечатление от постельных цен явно проявилось в ходе ее психоанализа. В то же время, благодаря рождению младшего брата, невроз получил возможность открыто проявить себя. Вскоре после этого появляются и стремительно нарастают гораздо более серьезные трудности. Вне всякого сомнения, существует непосредственная связь между неврозом и глубинным воздействием Эдипова комплекса, пережитого в столь нежном возрасте. Не буду настаивать, что все без исключения дети-невротики страдают вследствие преждевременного воздействия Эдипова комплекса, который протекает на таком глубинном уровне, или что невроз возникает в том случае, когда комплекс Эдипа зарождается слишком рано. Тем не менее, можно с уверенностью утверждать, что подобные переживания усугубляют конфликт, и, как следствие, усиливают невроз или подталкивают его к открытому проявлению.

Я постаралась из всех характерных для этого случая черт отобрать и описать те, которые анализ многих других детей позволил мне определить как типические. Именно в детском психоанализе мы получаем возможность обнаружить их самое непосредственное проявление. Наблюдаемые множество раз, причем в самых разнообразных психоаналитических случаях, всплески тревоги у детей в очень раннем возрасте выражались в повторяющихся ночных страхах, впервые испытанных ближе к концу второго года жизни или в начале третьего. Эти страхи были действительно пережиты, но в то же время своим появлением они обязаны невротической переработке Эдипова комплекса. Возможны многочисленные проявления подобного рода, которые приводят нас к нескольким определенным выводам о влиянии Эдипова комплекса.

В ряду проявлений, где связь с эдипальной ситуацией очевидна, нужно особо выделить случай, когда дети то и дело падают или ударяются, а их преувеличенная чувствительность, как и неспособность выносить фрустрации, скованность в игре и в высшей степени амбивалентное отношение к праздникам и подаркам, наконец, определенные трудности с обучением нередко возникают в самом раннем возрасте. Я утверждаю, что причина этих столь распространенных явлений кроется в интенсивнейшем чувстве вины, которое далее я намерена рассмотреть в его развитии.

Вот пример, доказывающий, что чувство вины воздействует с такой силой, что способно породить ночные страхи. Трюд в возрасте четырех лет и трех месяцев, во время психоаналитических сеансов постоянно играла в то, как наступает ночь. Мы обе должны были ложиться спать. После этого она выходила из своего угла, который обозначал ее спальню, подкрадывалась ко мне и начинала всячески мне угрожать. Девочка собиралась перерезать мне горло, вышвырнуть на улицу, сжечь меня заживо или отдать полицейскому. Она пыталась связывать мне руки и ноги, приподнимала покрывало на диване и говорила, что она сделала «по-каки-куки».

Бывало, что она заглядывала в «попо» своей матери и искала там «каки», которые символизировали для нее детей. В другой раз Трюд хотела ударить меня по животу и заявила, что она извлекает оттуда «а-а» (испражнения), что делает меня дрянной. Наконец, она взяла подушки, которые до того неоднократно называла «детьми» и спрятала под покрывалом в углу дивана, где затем присела на корточки с явными признаками сильнейшего страха. Девочка покраснела, принялась сосать большой палец и описалась. Подобное поведение всегда следовало за нападениями, жертвой которых я становилась. В возрасте чуть меньше двух лет то же самое она делала в своей кроватке, когда у нее случались приступы сильнейшего ночного страха. Начиная с того времени, у нее вошло в привычку прибегать по ночам в комнату, где спали родители, при этом, она была не в состоянии объяснить, что ей было нужно. Когда Трюд исполнилось два года, родилась ее сестра, и в ходе анализа удалось прояснить, что она думала о причинах своей тревоги и почему она мочилась и пачкала в кроватке. В результате анализа ей также удалось избавиться от этих симптомов. В тот же период Трюд захотела похитить ребенка у беременной матери. У нее возникло желание убить свою мать и занять ее место в половом акте с отцом. Эти тенденции ненависти и агрессии послужили причиной ее фиксации на матери. Фиксация особенно усилилась, когда девочке минуло два года, и соответственно возросли ее тревожность и чувство вины. Когда эти явления столь отчетливо обозначились в ходе анализа Трюд, чуть не каждый раз непосредственно перед психоаналитическим сеансом она ухитрялась найти способ, чтобы причинить себе вред. Я заметила, что предметы, о которые она ударялась (столы, шкафы, печки и т. п.) всегда представляли для нее, в соответствии с примитивно-инфантильной идентификацией собственную мать, и в редких случаях - отца, которые ее наказывали. В общем, я сделала вывод, что постоянные жалобы на падения и ушибы, в особенности, у малышей берут начало в комплексе кастрации и чувстве вины.

Хотя кляйнианская школа психоанализа традиционно рассматривается как развитие теории Фрейда, она имеет ряд существенных отличий. Причем эти отличия многочисленны и связаны преимущественно с особой системой взглядов Мелани Кляйн на ранний период детского развития и роль инстинктов. Например, Кляйн считала, что инстинкт смерти является врожденным, и именно с ним автор связывала амбивалентность, а негативную составляющую амбивалентности (деструктивность) интерпретировала как защитную реакцию (проекцию). Развитие Эго рассматривалась Кляйн как процесс интроекции и проекции объектов, а не как результат психосексуального развития (по Фрейду). При этом обосновывалось, что у младенца уже с рождения существует некое рудиментарное Эго, и, следовательно, ребенок исходно может иметь бессознательные фантазии, переживать тревогу, применять защитные механизмы и формировать объектные отношения, т.е. интроецировать объекты. В своих теоретических разработках Кляйн постепенно отходит от теории психосексуального развития и описывает последнее как результат изменения внешних и внутренних (иптрапсихических) объектных отношений (между интроециро- ванными объектами).

Кляйн постулировала идею того, что в течение первого года жизни ребенок проходит через две последовательных стадии развития (которые она обозначила как позиции): (1) параноидно-шизоидную позицию и (2) депрессивную позицию. Параноидно-шизоидная позиция , по мнению Кляйн, возникает как следствие расщепления образа матери или материнской груди (как частичного объекта) на «хорошую» (кормящую) и «плохую» (не дающую удовлетворения, когда ребенок в ней нуждается). Как отмечали позднее некоторые сторонники этого направления, ребенок воспринимает как опасность не только ситуацию отсутствия матери; тот значимый объект (мать), который физически присутствует, но не отзывается на его нужды, воспринимается как не менее опасный. Депрессивная позиция описывается автором как проявление интеграции чувств любви и ненависти к одному и тому же объекту - таким образом формируется его целостное восприятие. Достаточно сложной и одновременно интересной является идея Кляйн о постепенной интроекции внешних объектов, т.е. - их трансформации во внутренние объекты (несколько упрощая, можно сказать - «объекты представления»), которые могут взаимодействовать как между собой, так и с Я субъекта. Образно говоря, психологические особенности людей из ближайшего окружения субъекта (в первую очередь - в раннем детстве) не только отражаются на его развитии - они составляют (или формируют) определенную часть его личности. В некотором роде эта идея исходно признает «множественность» каждой личности. Эти идеи носят у Кляйн чрезвычайно сложный характер, поэтому попытаемся изложить их максимально упрощенно.

Младенец, несмотря на утрату физической связи с телом матери (после рассечения пуповины) еще не ощущает себя в качестве некой отдельной личности или даже отдельного тела. В представлении ребенка, они все еще единое целое (мать и ребенок). Поэтому, когда у матери (еще не идентифицированной ребенком как внешний объект) выявляется ее «плохая» часть, она воспринимается не как чья-то плохая часть, а как плохая часть себя. Именно для таких процессов Кляйн был предложен термин «проективная идентификация». Фактически речь идет о выработке механизмов приспособления к неудовлетворению собственных потребностей и одновременно к негативным чувствам или непредсказуемому поведению (нечуткости к нюансам твоего поведения) других людей.

Существует еще несколько определений проективной идентификации, которую характеризуют как бессознательную попытку одного человека влиять на другого таким образом, чтобы этот другой вел себя в соответствии с бессознательной фантазией первого о внутреннем мире второго. Это (вряд ли намного более ясное) определение, тем не менее, позволяет объяснить случаи непонимания запросов невротиков и психотиков, обращенных к другим людям, в частности, к их терапевтам. Часть современных авторов, признавая за Кляйн существенный вклад в развитие теории объектных отношений и особенно - определяющей роли ранних объектных отношений, достаточно скептически относятся к ее постулатам и представлениям о внутреннем мире младенцев. Теорию Кляйн нередко описывают как самую запутанную, однако не реже ее именуют как одну из самых продуктивных.

По мнению кляйнианской школы, одна из главных задач терапевтической практики состоит в том, чтобы помочь личности достигнуть интеграции, в том числе «вернуть себе» те части личности, которые ранее были недоступны вследствие расщепления и проекции.

ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ РАЗВИТИЯ Тайсон Роберт

МЕЛАНИ КЛЯЙН

МЕЛАНИ КЛЯЙН

Мелани Кляйн была одной из тех, кто стоял у истоков теории объектных отношений. Ее теория во многом возникла из наблюдений за ее собственными детьми и из анализа других детей, многие из которых были, по ее мнению, психотиками. В своих работах она демонстрировала важность ранних доэдиповых отношений в развитии и манифестации психопатологии, тем самым бросая вызов фрейдовскому акценту на Эдиповом комплексе. Ее теория в основном базируется на травматической и топографической моделях Фрейда, то есть, она придерживается расширенного толкования теории инстинкта смерти и развивает свою собственную комплексную терминологию. Одним из базовых положений ее теории является конфликт, исходящий из изначальной борьбы между инстинктами жизни и смерти (1948). Этот конфликт является врожденным и проявляется с момента рождения. Действительно, рождение само по себе - это сокрушающая травма, которая дает начало постоянно сопутствующей тревожности в отношениях с окружающим миром. Первым объектом ребенка, изначально присутствующим в его уме отделено от «я», согласно Кляйн, является материнская грудь, которая, в силу сопровождающей ее тревоги, воспринимается как враждебный объект. Кляйн в своих работах подчеркивает первостепенную важность влечений, которые представляют собой объектные взаимоотношения (Greenberg & Mitchell, 1983, стр. 146).

Кляйн утверждает, что функции Эго, бессознательная фантазия, способность формировать объектные отношения, переживание тревожности, применение защитных механизмов, - все это доступно ребенку с самого рождения. Она рассматривает фантазию как ментальную репрезентацию инстинкта. Таким образом, получается, что любой инстинктивный импульс имеет соответствующую ему фантазию. Это значит, что любые инстинктивные импульсы переживаются только через фантазию, и функция фантазии заключается в обслуживании инстинктивных импульсов.

Поскольку ребенок постоянно воспринимает мать с новой позиции или другим способом, Кляйн использует слово позиция для описания того, что аналитики, не разделяющие ее взглядов, называют стадией развития (1935). Первая позиция, от рождения до трех месяцев, обозначается как параноидно-шизоидная позиция (1946, 1952а, 1952b). Параноидна она в силу того, что у ребенка существует устойчивый страх преследования со стороны внешнего плохого объекта, груди, которая интернализована или интроецирована ребенком, пытающимся уничтожить ее как объект. Внутренний и внешний плохой объект возникает из влечения к смерти. Идея шизоидности исходит из склонности ребенка к расщеплению «хорошего» и «плохого». Она вводит термин проективная идентификация в контексте действий ребенка по отношению к самому себе и по отношению к своей матери (1946). В фантазиях ненавистная и угрожающая часть себя расщепляется (в добавлении к более раннему расщеплению объектов) и проецируется на мать, для того чтобы повредить объект и завладеть им. Ненависть, ранее направляемая на часть себя, теперь направляется на мать. «Этот процесс ведет к частичной идентификации, которая устанавливает прототип агрессивных объектных отношений. Для описания этих процессов я предлагаю термин «проективная идентификация»» (стр. 8).

Вот что пишет Спиллиус: «Кляйн определила термин... почти случайно, в паре параграфов и, согласно Ханне Сегал, сразу же пожалела об этом» (1983, стр. 521). Этот термин стал повсеместно использоваться в расширенном значении и часто равнозначен проекции (стр. 322; Meissener, 1980; Sandier, 1987).

Так же как и влечение к смерти, влечение к жизни или либидо связанно с грудью, с первым внешним объектом. Эта хорошая грудь также интернализуется и сохранятся с помощью интроекции. Так борьба между влечением к смерти и влечением к жизни представляется как борьба между питающей и пожирающей грудью. С двух сторон «формируется сердцевина Суперэго в его хорошем и плохом аспектах» (1948, стр. 118). Страх в первые три месяца характеризуется угрозой вторжения плохого преследующего объекта внутрь Эго, разрушением внутренней идеальной груди и уничтожением собственного «я». С этим связана и роль зависти, которая также существует у ребенка от рождения. Так как идеальная грудь принимается теперь как источник любви и доброты, Эго старается соответствовать этому. Если это не представляется возможным, Эго стремиться атаковать и разрушить хорошую грудь, чтобы избавиться от источника зависти. Ребенок пытается расщепить болезненный аффект, и, если эта защита оказывается удачной, благодарность, интроецированная в идеальную грудь, обогащает и усиливает Эго (Klein, 1957).

Если развитие проходит благоприятно и, в частности, происходит идентификация с хорошей грудью, ребенок становится более терпимым к инстинкту смерти и все реже прибегает к расщеплению и проекции, одновременно уменьшая параноидальные чувства и двигаясь к дальнейшей эго-интеграции. Хорошие и плохие аспекты объектов начинают интегрироваться, и ребенок воспринимает мать одновременно как источник и получатель плохих и хороших чувств. В возрасте приблизительно трех месяцев ребенок минует депрессивную позицию (Klein 1935, 1946, 1952а, 1932b). Теперь основная его тревожность связана со страхом, что он разрушит или повредит объект своей любви. В результате, он начинает искать возможность интроецировать мать орально, то есть интернализировать, как бы защищая ее от своей деструктивности. Оральное всемогущество, однако, ведет к страху, что хороший внешний и внутренний объект каким-либо способом могут быть поглощены и уничтожены и, таким образом, даже попытки сохранить объект переживаются как деструктивные. В фантазиях куски мертвой поглощенной матери лежат внутри ребенка. Для этой фазы характерны депрессивные чувства страха и безнадежности. Развитие и мобилизация Суперэго и Эдипов комплекс углубляют депрессию. На пике орально садистической фазы (в возрасте около восьми-девяти месяцев) под влиянием преследования и депрессивных страхов и мальчики и девочки отворачиваются от матери и ее груди к пенису отца, как к новому объекту орального желания (Klein, 1928). В начале эдиповы желания фокусируются на фантазиях лишения матери пениса, телесности и детей. Очевидно, что это происходит под влиянием мощных тенденций, таких, например, как консолидация структур Суперэго, стремление скомпенсировать депрессивную позицию, чтобы, таким образом в фантазиях, восстановить мать (Klein, 1940).

Приведенное выше краткое изложение теории Кляйн не вполне адекватно, но зато оно иллюстрирует основные разногласия между теорий Кляйн и нашими взглядами. Теория Кляйн скорее топографическая, чем структурная (то есть базируется на поздней теории Фрейда), поэтому ее понятия не связаны с эго-функционированием, как мы его себе представляем. К примеру, Эго в понимании Кляйн ближе к «я», в котором отсутствуют саморегулирующие функции, обозначенные Фрейдом в его структурной модели. Далее, фантазия, а ее понимании, «это прямое выражение влечения, а не компромисс между импульсами и защитными механизмами, которые следуют из эго-функционирования, соответствующего с реальности». Ее убежденность, что фантазия доступна ребенку от рождения, не соответствует данным когнитивной психологии и нейродисциплин. Тревожность для нее - это постоянно угрожающее травматическое влияние, сокрушающее Эго и не несущее сигнальной функции, как предполагал Фрейд в своей структурной теории тревожности (1926). Хотя Кляйн и описала широкий набор защитных механизмов, преобладание «хорошего» опыта над «плохим» более важно в ее теории для поддержания внутренней гармонии, чем использование эффективных защитных механизмов, как это понимается в структурной теории.

Согласно Кляйн, основной конфликт, присущий от рождения, происходит между двумя врожденными влечениями, а не между разными психическими структурами, и это не связанно с эго-функционированием. Соответственно, интерпретация бессознательных агрессивных и сексуальных импульсов vis-a-vis с объектом является центральным моментом в практике Кляйн. Более того, согласно ее взглядам, конфликт существует между двумя определенными врожденными влечениями, и, кроме как по своей форме, он вряд ли зависит от условий последующего развития. То есть, влияние среды и индивидуального опыта имеют небольшое значение для развития; ее взгляд на развитие сильно отличается от принятого нами. Как это выразил Сьюзерленд: «Большинству аналитиков кажется, что она минимизирует роль внешних объектов, почти что утверждая, что фантазия продуцируются изнутри с помощью активности импульсов. Таким образом, она скорее пришла к теории биологического солипсизма, чем к четко оформленной теории эволюции структур, основанных на опыте объектных отношений» (1980, стр. 831). В конце концов, хотя теорию Кляйн обычно называют теорией объектных отношений, для нее значимость объекта вторична по сравнению со значимостью влечений. Очень мало места в ее теории уделено проявлению реальных качеств объекта и его роли в развитии ребенка.

Эти замечания позволяют понять, почему существует так мало сходных моментов между теорией Кляйн и современным фрейдистким психоаналитическим взглядом, опирающимся на структурную теорию, даже несмотря на то, что они используют примерно одинаковую терминологию. (Изложение и критика теории Кляйн в: Waelder, 1936; Glover, 1945; Bibring, 1947; Joffe, 1969; Kernberg, 1969; York, 971; Segal, 1979; Greenberg & Mitchell, 1983; Hayman, 1989).

С другой стороны, Шарфман (Scharfman, 1988) указывает на то, что усилия Кляйн обратили внимание психоаналитиков на важность доэдиповой стадии в развитии ребенка, и, в частности, на доэдиповы объектные отношения. Понятия о проекции и интроекции вошли в психоаналитический лексикон. Понимание этих терминов более ортодоксальными фрейдистскими аналитиками могут отличаться от понимания Кляйн, но именно Кляйн была первой, использующей эти понятия, которые сейчас занимают центральное место в теории объектных отношений.

МЕЛАНИ КЛЯЙН Мелани Кляйн была одной из тех, кто стоял у истоков теории объектных отношений. Ее теория во многом возникла из наблюдений за ее собственными детьми и из анализа других детей, многие из которых были, по ее мнению, психотиками. В своих работах она