Гашек швейк войнович. Анализ произведения. Полковой повар Юрайда

Ярослав Гашек

Бравый солдат Швейк в плену

Рисунки Е. Ведерникова

Вон куда ты забрался, мой бравый солдат Швейк! Имя твое упомянуто в «Народной политике» и других официальных органах с присовокуплением нескольких параграфов уголовного кодекса.

Все тебя знавшие неожиданно прочли: «Императорско-королевский уголовный и дисциплинарный суд 4-го участка в Праге вынес постановление об аресте Йозефа Швейка, сапожника, последнее время проживавшего на Кралевских Виноградах, за переход к неприятелю, государственную измену и подрыв военной мощи государства согласно §§ 183 - 194, ст. 1 334, пункт С и § 327 военного дисциплинарного кодекса».

Как же это ты не поладил с этими цифрами, ты, который хотел служить государю императору «до последней капли крови»?

Бравый солдат Швейк страдал ревматизмом, так что эту главу можно было бы назвать «Война и ревматизм». Война застала Швейка с его славным прошлым в постели. В шкафу висели его старые парадные брюки и фуражка с вылинявшим девизом: «Fur Judische Interesse» - «В интересах евреев» , которую сосед всегда брал у него в долг во время маскарадов и других развлечений, связанных с переодеванием.

Итак, бравый солдат Швейк недавно снял военную форму и открыл маленький обувной магазин на Виноградах, где вел благочестивый образ жизни и где у него регулярно раз в год от ревматизма распухали ноги.

Всякому, кто заходил в его лавку, чтобы починить обувь, бросался в глаза лубочный портрет Франца-Иосифа, висевший как раз напротив двери.

Это висел сам верховный главнокомандующий, глуповато улыбаясь всем Швейковым заказчикам. Это висел тот, кому Швейк хотел служить до последней капли крови и благодаря кому он предстал перед высшей призывной комиссией, поскольку военное начальство представить себе не могло, чтобы, находясь в здравом уме, можно было добровольно жертвовать жизнью за государя императора.

В полковой канцелярии хранился документ № 16112 с заключением высшей призывной комиссии о бравом солдате Швейке.

Его преданность государю императору была расценена как тяжелый психический недуг; при этом комиссия опиралась всецело на заявление штабного врача, который, когда речь зашла о Швейке, сказал служителю: «Позовите этого идиота». Напрасно твердил бравый солдат Швейк, что он не уйдет из армии, что хочет служить. У него обнаружили какой-то особенный выступ на нижней кости лобной пазухи. Когда входивший в состав комиссии майор сказал: «Вы исключительный идиот; наверно, рассчитываете попасть в генеральный штаб», Швейк добродушно спросил: «Вы думаете, господин майор, я один туда попаду?»

За это его посадили на восемь дней в одиночку. Там его три дня забывали кормить. А когда срок, наконец, кончился, Швейка доставили в полковую канцелярию и выдали ему белый билет, где было сказано, что он уволен вчистую по причине идиотизма. Два солдата отвели его опять наверх - за вещами -. и потом вывели из казармы.

У ворот Швейк бросил чемодан на землю и воскликнул:

Я не хочу уходить из армии! Я хочу служить государю императору до последней капли крови.

Провожатые ответили на эти исполненные энтузиазма слова тем, что ткнули его кулаком под ребра и с помощью нескольких казарменных лодырей выволокли за ворота.

Швейк очутился на штатской мостовой. Неужели он больше никогда не услышит, стоя на казарменном дворе, как духовой оркестр разучивает «Gott ег-halte» ? Неужели больше никогда никто не ткнет ему на учебном плацу кулаком в живот и не скажет: «Ешь меня глазами, скотина, ешь меня глазами, а не то я из тебя отбивную котлету сделаю!»?

И неужели поручик Вагенкнехт никогда не скажет ему: «Sie, bohmische Schweinhund mit ihren roten Meerschweinnase» ? Неужели эти чудные времена больше не вернутся?

И бравый солдат Швейк решительно направился к мрачному серому зданию казармы, построенному императором Иосифом II , который смеялся над намерением лихтенштейновских драгун спасти народ при помощи католицизма и в то же время хотел при помощи тех же драгун сделать чешский народ счастливым путем германизации. Чешских солдат во дворе казарм гоняли сквозь строй за то, что они говорили по-чешски, и немецкие капралы старались с помощью зуботычин познакомить чешские горячие головы с некоторыми красотами немецкого стиля, с Exerzierregelями , с nieder, kehrt euch, trotte и т. п. Из этих казарм просачивались наружу, вызывая запросы в парламенте, сведения о частных случаях издевательства над рекрутами. Запросы залеживались в кабинетах военного министерства, а воробьи по-прежнему пачкали стены казарм, причем можно было подумать, что это делает черно-желтый австрийский орел.

Итак, бравый солдат Швейк решительно вернулся обратно под крыло этого орла.

На войне много не поговоришь! Швейка только для приличия спросили, чего ему надо в казармах - ему, человеку штатскому, белобилетнику, и, когда он доложил, что хочет служить государю императору до последней капли крови, его опять выставили за дверь.

Возле казарм всегда стоит полицейский, это вполне естественно. Отчасти это его обязанность, отчасти же его тянет к казармам его прошлое: здесь ему вдолбили в голову понятие долга по отношению к государству, здесь научился он разговаривать на ломаном немецком языке и здесь же что-то австрийское окутало и обволокло вместо фосфора серое вещество его головного мозга.

Я хочу служить государю императору! - закричал Швейк, когда полицейский схватил его за шиворот и повалил на землю. - Хочу служить государю императору!

Не орите, а не то глотку заткну, - посоветовал полицейский.

Придержите язык! Да что это за канитель в конце концов? Арестую вас именем закона.

В участке бравый солдат Швейк сломал стул, а в изоляторе - нары. Полицейский запер его и ушел. Швейк остался в мире и тишине среди четырех голых стен здания уголовного суда, куда его отправили сразу за несколько преступлений.

Прокурор решил сделать из Швейка политического преступника. Прежде всего он стал доказывать, что Швейк кричал что-то о государе императоре в связи со всеобщей воинской повинностью («Я хочу служить государю императору»), чем вызвал скопление народа и шум, так что потребовалось вмешательство полицейского. Выкрики Швейка о государе императоре, хоть обвиняемый и пытался приписать им противоположное, серьезное значение, вызывали общий смех зрителей: значит, Швейк совершил преступление против общественного спокойствия и порядка. По мнению прокурора, Швейк делал это умышленно. «А то, что он, - гласило обвинительное заключение, - оказал сопротивление полицейскому, говорит о том, что арестованный вынашивал преступный замысел, а именно - намеревался учинить бунт. То, что он ломал мебель в изоляторе, также является преступлением: это порча чужого имущества». Казна оценила деревянные нары в двести сорок крон - сумма, за которую можно было бы поставить в изоляторе по меньшей мере кровать красного дерева.

Но тут вмешалась медицинская экспертиза: она опиралась при этом на заключение военной врачебной комиссии, освободившей Швейка от военной службы. Целых два часа шел спор о том, полный идиот Швейк, или только страдает умственным расстройством, или же, возможно, вполне нормален.

Всем известны эти персонажи этих писателей. Они выпуклы, жизненны, нынче сказали бы - "прикольны".
И, конечно, в массовом сознании есть стереотипы отношения к ним.

Швейк - смешной, себе на уме, скорее прикидывающийся дурачком, "включающий дурака" человек "из народа". Он издевается над инператорской фамилией, партиотизмом подданных австро-венгерской империи, войной, тупостью военачальников, причем не только и не столько явно и осознанно, как сознательный "борец с "антинародным режимом", но самим фактом своего существования.
Придумал Швейка, как известно, Ярослав Гашек.
Но массовый читатель не задается вопросами - как это у Гашека получилось - написать антирежимный сатирический роман.

А получилось просто - Гашек был предателем своей страны и своего народа.

Как известно, Гашек воевал вольноопределяющимся в австро-венгерской, имперской армии. То есть был добровольцем. Но не солдатом - образование помогло определиться в "придурки", как точно определил такие типажи советсткий зэковский фольклор.
Воевал Гашек в том же 91-м полку, что и Швейк, и, как и Швейк, недолго. Но в отличие от Швейка, Гашек сначала был награжден медалью (вроде бы по идиотски, случайно), а потом совершенно сознательно совершил "предательство Родины и присяги", добровольно сдавшись в плен.
Надо сказать, что о классовой борьбе речи не шло. Не было речи и о "национально-освободитлеьной борьбе чешского патриота за свободу от гнета австро-венгерской империи" - Гашек был совершенно аполитичным и асоциальным типом.
Ярослав Гашек не только сдался в плен, перейдя линию фронта - он еще и вступил в Чешский легион и воевал против своего бывшего государства.
Дальше - больше. Гашек стал большевистским активистом, вроде даже членом партии, бывал на выступлениях Ленина, встречался со Свердловым (не в роли писателя, а в числе активистов-коммунистов из Чехии).
Странная метаморфоза для асоциального типа, но, может быть, "прозрел".

Потом Гашек доехал с чехами до Сибири, где его карьера активиста закончилась - чехи были мелкобуржуазны и при всей нелюбви к императорам большевиков не любили еще больше. Тем не менее, Гашека не расстреляли, он просто ушел из легиона, а после того, как всех чехов отправили домой - вернулся в Чехию.

Вот тут начинается еще один интересный этап и забавные и непонятные истории - Гашек становится "агентом влияния" коммунистического Интернационала в Чехии. Большевики поручают ему "держать связь с активистами рабочего движения" - он же в совершенстве знал русский язык.
некоторое время Гашек поработал на "миировую революцию", но оказалось, что он - тип все же асоциальный. Он предает и большевиков, шатается по кабакам, пьет.
Примечательно, что в Чехии прекрасно знали о его предательстве и измене. Но репрессий против него не было. Несколько раз его морально потрепали - он еще и двоеженцем был, с сыном встречался тайно, как просто знакомый, вот его и трепали слегка за это - страна то все же была католическая, двоеженство было страшней измены присяге.

Но политических репрессий в Чехии не было, не было даже преследования изменников присяги. Очевидно, что Чехия, получившая к тому времени самостоятельность, измену австрийской присяге преступлением уже не считала.

В результате Гашека уговорили написать цикл рассказов про солдата-идиота, которого он сочинил еще в 1911 году, в возрасте 28-ми лет, доходило до запирания Гашека в комнате, чтобы раз в неделю выходил рассказ. Гашек еле успел вымучать из себя третью часть романа (по книге видно, что она вымученная), быстро написал четвертую, последнюю (она, наоборот, очень торопливо написана, наспех), и умер. Ему было меньше сорока лет - молодой мужик. Отчего умер - осталось непонятно, списали на тиф, который он перенес в России.

Гений Гашека состоял в том, что он написал книгу, в которой четко выразилось истинное отношение населения к умирающей, стоящей на пути буржуазного развития, строго кастовой, империи Габсбургов. Чехи презирали и австрийцев (не народ, а власть), и венгров, которые эту власть почему-то принимали нормально.
Исторически падение австро-венгерсокй империи было абсолютно обосновано - в начале 20-го века построенные при феодализме государства-империи рушились одна за другой. На их месте быстро возникали такие же, но уже реформированные, которые прожили до конца века, после чего стали тоже тормозом (из-за имперской идеологической централизации власти) и тоже распались.

Необходимо отметить, что Гашек был и остается одним из любимых коммунистами "обличителей антинародных режимов".

История Войновича и Чонкина очень похожа.
Разница состоит в том, что Войнович не воевал против СССР с оружием в руках. Войнович не переходил линию фронта, не изменял присяге, не вступал в члены НСДАП. Однако Войнович - враг империи, враг опасный, оцененный и преследовавшийся.

Однако историческая сущность этих двух историй одинакова (таких историй - пруд пруди) - большинство лучших представителей своих культур и обществ были впереди массового сознания и самих государственных систем, закоснелых в своих "вертикалях" и "стабильностях".

И с этих позиций этих империй и их слуг и Гашек, и Войнович, и Чехов, и Толстой, и Чернышевский, Джанатан Свифт, и Рабле - все они считали современные им системы управления плохими. И все эти системы, их современницы - умерли.
Исторически писатели оказались правы - системы отношений и моральные наборы, их современницы, были плохими и умерли.

Поэтому прежде, чем клеймить "изменников" и "критиканов", оцените сам объект критики.

Славянский мир дал за последние два века прекрасные образцы литературной сатиры и юмора.

Изучение фольклорных источников представляет собой самостоятельную тему, которую мы здесь не затрагиваем. Скажем только, что комическая составляющая в славянском фольклоре оказывается достаточно важной и семантически весьма емкой. Скажем, устойчивый успех только одних знаменитых "габровских анекдотов" говорит сам за себя.

Культура славянского мира жила своими внутренними концептуальными связями. Так, в становлении сербской сатирической и юмористической литературы плодотворным оказалось знакомство сербских писателей с художественным опытом Гоголя и Салтыкова-Щедрина. Бесспорный вклад в европейскую литературу внес комедиограф Бронислав Нушич. Его остросоциальные комедии "Народный депутат" (1883), "Подозрительная личность" (1887), "Протекция" (1888), благодаря своему антибюрократическому пафосу сделали югославский реалистический театр актуальной трибуной.

Поэтику сатирического романа обогатил чешский писатель Карел Чапек, создавший свой знаменитый роман "Война с саламандрами", прозвучавший в 1936 году удивительно свежо и злободневно. В художественной системе данного романа, как отмечают исследователи, причудливо переплелись элементы мистифицированного научно-фантастического жанра, своеобразной зоологической притчи, социальной утопии, политического памфлета, многослойной пародии.

Хотелось бы особо остановиться на творчестве чешского сатирика Ярослава Гашека, создавшего образ бравого солдата Швейка, основной смысл романного бытия которого заключается в демифологизации и десакрализации мира Габсбургской империи.

Радко Пытлик в книге "Гашек", вышедшей в известной биографической серии "Жизнь замечательных людей", пишет: "Ярослав Гашек издавал первоначально "Похождения бравого солдата Швейка" небольшими выпусками, которые печатались один за другим по мере продвижения работы. О предстоящем появлении первых выпусков автор оповестил вместе со своими друзьями в озорных буффонадных афишах, которые были расклеены весной 1921 года в плебейских районах Праги и выставлены в окнах городских трактиров. Текст, выдержанный в духе веселой мистификации и розыгрыша, помимо всего прочего, гласил:

"Одновременно с чешским изданием перевод книги на правах оригинала выходит во Франции, Англии, Америке.

Первая чешская книга, переведенная на мировые языки! Лучшая юмористически-сатирическая книга мировой литературы! Победа чешской книги за рубежом!

Первый тираж 100 000 экземпляров!"

Шутки шутками, но Гашек в самом деле напророчил себе и своей книге успех.

Интерес к роману Гашека может быть продиктован разными соображениями и исследовательскими стратегиями, но эта книга не устаревает на протяжении века. "Языковая картина мира того или иного народа связана с исторической памятью этого народа, запечатлённой в лучших его памятниках искусства, литературы. Произведением "всех поколений", чешским национальным достоянием (несмотря на все pro и contra) остаётся творческая история знаменитой комической эпопеи Ярослава Гашека "Похождения бравого солдата Швейка" и её главного героя, ставшего одним из самых известных и популярных образов мировой литературы всех времён. Имя Швейка мгновенно возникает в памяти при одном упоминании о Чехии. В этой связи особый интерес представляет национально-языковой аспект произведения. Именно авторская неординарность и языковая самобытность романа дают нам право говорить о "Похождениях бравого солдата Швейка" как о феномене чешской национальной литературы, национальном образе мира" Е.В. Евпак «Образ Швейка Ярослава Гашека в чешской языковой картине мира» (Язык и культура. - Новосибирск, 2003. - С. 126-130).

Произведением "всех поколений", чешским национальным достоянием остаётся творческая история знаменитой комической эпопеи Ярослава Гашека "Похождения бравого солдата Швейка" и её главного героя, ставшего одним из самых известных и популярных образов мировой литературы всех времён. Имя Швейка мгновенно возникает в памяти при одном упоминании о Чехии. В этой связи особый интерес представляет национально-языковой аспект произведения. Именно авторская неординарность и языковая самобытность романа дают нам право говорить о "Похождениях бравого солдата Швейка" как о феномене чешской национальной литературы, национальном образе мира".

Художественная система романа Ярослава Гашека "Похождения бравого солдата Швейка" состоит из целого ряда смыслоемких и выразительных бинарных оппозиций. Оппозиция конвенциальное / наивное входит в этот концептуально значимый ряд.

Человек - существо, знающее условность поведения. Он постоянно живет в разных условных сферах, в разных условных ситуациях. Все человеческое существование - это постоянная кодировка и декодировка тех или иных импульсов, помыслов, волеизъявлений, жестов, слов и поступков. Каждая система кодов отграничена от другой. Чтобы попасть из одной системы в другую, надо совершить акт перехода, чтобы самому адекватно воспринять происходящее или быть адекватно воспринятым другими.

Такими разными сферами, у которых могут быть точки соприкосновения, являются смеховое и серьезное. Это как бы разные "среды обитания" человека.

В стареющей Австро-Венгерской империи сложилась жесткая и кажущаяся абсолютно нерушимой система конвенций. Эти конвенции доведены до максимально возможной степени, они стали пространством ритуализации, они упрятаны в оболочку общепринятых словесных стереотипов. И вот появляется Швейк и, словно андерсеновский мальчик, говорит: "А король-то голый!". Появляется вопрос: Швейк изначально по-детски наивен и простодушен или он надевает маску наивного человека, пряча свой умный и лукавый взгляд под удобной личиной? Фактически писатель осуществляет смену художественной оптики. Привычное рассматривается под другим углом зрения. Выявляются новые психологические нюансы. "Наивное" сознание легче обессмысливает стереотипные фразы и поведенческие реакции. Детская логика оказывается ближе к естественному "здравому смыслу", чем конвенциональная логика взрослых. Швейк "существует" в романе, пожалуй, только для того, чтобы посмотреть на примелькавшееся со стороны и удивиться. В основе насмешки вообще лежит первоначальное удивление. Удивление делает возможным опознание новой сути, обнаружение новых смыслов. Перед нами взгляд ребенка-первооткрывателя.

Гашек наполняет особым смыслом бинарную оппозицию наивный человек - массовый человек. Массовый человек живет по принципу "быть как все", абсурдное содержание имперской жизни бездумно воспринимается таким стандартным человеком как данность. Сознание массового человека соткано из клише, ценностная шкала его статична. А наивный человек, которого все окружающие воспринимают как чудака или досадное исключение из правил, тем не менее обладает самостоятельным взглядом на мир.

Уподобляясь юродивому, обычно находившемуся на границе сакрального и профанного миров, Швейк тоже располагается на границе, разделяющей мертвую систему отживших имперских отношений и живую жизнь, прелестную во всей своей непредсказуемости.

Смех - индикатор неоднозначности, амбивалентности явлений. Смеясь над миром, Швейк сам не боится быть смешным. Он занимает особое место в пространстве романа. Своим существованием он маркирует еще одну очень важную границу - границу между полем абсолютной (тотальной) серьезности и полем тотального смеха. И то, и другое - крайности, теряющие интеллектуальную глубину и этическую содержательность. Первое ведет к высушенной схиме схемы, предъявляя вместо жизни сухую декларацию. Второе - к глуму как безыдеальному и пустопорожнему смеху ради смеха. Кстати, и сегодня мы не очень четко ощущаем эту границу, впадая то в грех пресной риторической назидательности, то в нежелательный соблазн бездумного плоского комикования. Серьезное всегда - более или менее четко отграниченная область. Смех же, напротив, пространство безграничное. Как писал Л. Столович, нельзя заставить смеяться и нельзя запретить смеяться (то есть ввести в стихию смеха границы между "можно" и "нельзя"). Точно так же нельзя провести разграничительную линию между объектами осмеяния и неосмеяния. В принципе все может быть осмеяно. Для смеющегося, так сказать, "нет ничего святого". Смех раздвигает любые границы, разрушает любые табу. Заострив это суждение, можно сказать, что смех и граница - понятия несовместимые. Смех способен размывать, растворять в потоке своих импульсивных проявлений любую ограничивающую его сетку координат.

Серьезное чаще всего одномерно, оно предполагает определенную совокупность стабильных условий. Оно внутренне статично. Смех - это всегда внезапный порыв вовне, это по-детски непосредственное и неожиданное разрушение постройки из кубиков, это "святое недовольство" сотворенным, это творчески легкое и беспечное возвращение к изначальному хаосу. Смеющийся исходит из убеждения, что мир имеет множество измерений и его нельзя понять и адекватно описать, воспользовавшись лишь какой-либо одной шкалой измерений. Смех, явный или скрытый, - всегда намек на семантическую неисчерпанность явления, он - индикатор многозначности. Серьезное склонно к самосохранению, кристаллизации. Смех же текуч и подвижен.

"Простодушных" персонажей, наделенных предельно простой детской логикой, подчиняющейся установлениям здравого смысла, достаточно много в русской литературе ХХ века - от булгаковского пса Шарика и фокса Микки у Саши Черного до платоновских "усомнившегося Макара", "сокровенного человека" Фомы Пухова.

Нарочито наивный взгляд на себя и окружающий мир - это форма национальной самокритики. Жители болгарского Габрово не побоялись выставить на всеобщее обозрение и осмеяние собственную скаредность, многовариантно ее продемонстрировать и подвергнуть уничтожающей сатирической критике. Это признак силы национального характера. На каждый случай у Швейка припасена история, а то и притча. Это расширяет интеллектуальное пространство героя, делает его выразителем совокупного народного опыта, коллективного мироощущения ("Если хотите броситься из окна, так идите в комнату, окно я открыл. Прыгать из кухни я бы вам не советовал, потому что вы упадете в сад прямо на розы, поломаете все кусты, и за это вам же придется платить. А из того окна вы прекрасно слетите на тротуар и, если повезет, сломаете себе шею. Если же не повезет, то вы переломаете себе только ребра, руки и ноги и вам придется платить за лечение в больнице").

При построении речи Швейка Гашек постоянно использует стилистический механизм ложного панегирика - герой романа хвалит порядки в тюрьме, действия тайной полиции, разумеется, никакой действительной похвалы не заслуживающие. Писатель сталкивает две диаметрально противоположные логики - логику блюстителей порядка в обветшавшей империи и логику простодушного Швейка. В этом заключена не утратившая актуальности и ныне мысль автора о различии казенного и истинного патриотизма. Можно любить Родину, но при этом не любить государство. Это разные явления. Родина - понятие биолого-географическое, понятие, связанное с национальным укладом, народными традициями. Оно постоянно, это некая незыблемая константа. А государство - понятие социально-экономическое, административное, это машина принуждения, машина, отнюдь не всегда удачно сконструированная, она связана с конкретной эпохой.

Остапа Бендера сочинившие его авторы называли "великим комбинатором", а гашековского Швейка можно назвать "великим мистификатором". Вышучивание, выворачивание "наизнанку", переход из серьезной сферы в сферу смеховую мы можем обнаружить в самых разных видах деятельности. Разумеется, у каждого такого перехода свои причины, свои мотивы. Можно остановиться на феномене мистификации. Это явление - тоже один из моментов перехода из сферы серьезного в сферу смеховую. Это продуктивная попытка ввести приватное, домашнее измерение в холодный мир имперского официоза.

И этот замечательный опыт непревзойденного сатирика Ярослава Гашека сохраняет свою художественную актуальность и поныне.

Анализируя роман о Швейке, нельзя не вспомнить об известном произведении Владимира Войновича "Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина". Роман был задуман автором в 1958 году и только через 49 лет, в 2007, окончен. Эпическое сочинение, занявшее у автора около 50 лет представляет собой роман-анекдот, как определил сам В. Войнович.

Чонкин - маленького роста, кривоногий, лопоухий солдат. Это - русский Швейк, способный шутить, балагурить, иногда предаваться унынию. Но при этом - всегда романтик и лирик. Это наивный человек, не вписывающийся в атмосферу государственного тоталитаризма, которая подавляет все живое и светлое. Чонкин живет по иным законам: это народный характер, радующийся самой жизни. На фоне отупевшей от страха толпы Чонкин выглядит наивным и неиспорченным общей атмосферой страха человеком. Честный солдат пытается выполнить точно все приказы, но от этого еще явнее видна нелепость и абсурдность требований командиров, начальства, а значит, всего государственного устройства. Он хочет "служить верой и правдой", но страдает от невостребованности. Его забывают, оставив часовым у самолета. Чонкин - смирный, доверчивый простачок, но одерживает верх над врагами - гэбэшником Милягой и его подручными. Он ведет настоящий бой, но со своими войсками. Чонкину, кажется, сопутствует удача. Но так не может долго продолжаться: сказочке пришел конец. Генерал вручает ему орден, но тут же Чонкина сажают в кутузку.

В государстве "абсурдной морали" сказочного финала не может быть. Войнович в романе подвергает сатирическому анализу все стороны жизни тоталитарного государства: и армию с ее туповатыми командирами, и правительство, и социальный строй.

Как и в романе о Швейке, автор высмеивает муштру, глупость и жестокость, царящие в Красной Армии. Особенно ярко это показано в эпизоде со "шпионом" по фамилии Сталин. Одно слово волшебным образом воздействовало на служак: ими руководило чувство страха настолько сильно, что они не обращали внимания на реалии, а "Сталин" - это была просто фамилия старика-еврея.

Гротесковое начало роднит роман В. Войновича с незабвенным романом Я. Гашека о Швейке. Объявление Чонкина государственным преступником сродни тому факту, что Швейка объявили идиотом. И тот, и другой - дети природы. Среди людей, запуганных государством, они - будто сказочные Иванушки-дурачки. Но ведь побеждают всегда эти Иванушки!

Чонкина арестовали, но не сломили в тюрьме, воевали с ним, но не победили. И Чонкин, и Швейк - это идеальные народные характеры, которые своим подлинным, настоящим содержанием оттеняют нелепость и обреченность государственного строя - и империи Габсбургов, и социалистического строя. Роднит этих героев и их отношение к службе - они стараются служить добросовестно. Но нелепость приказов командного состава, с одной стороны, и искреннее старание делать все как можно лучше, с другой стороны, приводят к обратному результату. Оба героя - недотепы, но они привлекают читателя к себе своей искренностью, природной смекалкой и житейской приспособленностью.

Речь Чонкина близка к фольклорной: "Вали кулем, потом разберем". Чонкин говорит: "Товарищ генерал! За время вашего отсутствия никакого присутствия не было". Чонкин умеет примириться с жестокой реальностью - везде себе местечко найдет: и у Нюрки в доме, и на нарах. Швейк тоже умеет приспособиться к любым обстоятельствам, и речь его тоже запоминается своей живостью и остроумием:

· "Если хотите броситься из окна, - сказал Швейк, - так идите в комнату, окно я открыл. Прыгать из кухни я бы вам не советовал, потому что вы упадете в сад прямо на розы, поломаете все кусты, и за это вам же придется платить. А из того окна вы прекрасно слетите на тротуар и, если повезет, сломаете себе шею. Если же не повезет, то вы переломаете себе только ребра, руки и ноги и вам придется платить за лечение в больнице"

· "Без жульничества тоже нельзя. Если бы все люди заботились только о благополучии других, то еще скорее передрались бы между собой".

В своем романе Войнович продолжает лучшие традиции русской сатиры, заложенные еще Салтыковым-Щедриным, Зощенко, Булгаковым. И эти традиции близки Ярославу Гашеку, как показал роман о Швейке. Оба роман (Войновича и Гашека) сохраняют свою актуальность и сегодня.

«Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны» (чеш. Osudy dobrého vojáka Švejka za světové války ) - незаконченный сатирический роман чешского писателя Ярослава Гашека .

История создания и публикации

И после возвращения из России в Прагу писатель вновь возвращается к своему герою, теперь уже в монументальном романе в шести частях.

Роман выходил почти еженедельно отдельными тетрадями по 32 страницы, продававшимися за 2 кроны , первая появилась 14 марта 1921 года, о чём было объявлено в ироничных рекламных афишах. Большинство издателей отвергли «Швейка» из-за вульгаризмов, поэтому первые выпуски Гашек издавал со своим другом Франтой Зауэром за свой счёт. Они распространяли тираж, нанимая приятелей в трактирах агентами по распродаже за 20 % комиссионного вознаграждения . Первую часть «Швейка» писатель, вероятно, закончил в Праге (восемь тетрадей, 256 страниц), вторую тетрадь второй части он, без сомнения, начал после переезда в Липнице (на что указывают конкретные топографические указания в рассказе бродяги из главы «Будейовицкий анабасис Швейка», где впервые появляется и название Липнице). Вторую книгу Гашек написал за три с половиной месяца, начав третью незадолго до 9 января 1922 года, т.е. тогда он писал около 32 страниц романа в день, за это время он также отослал издателям не менее десяти рассказов для сборника «Мирная конференция» и некоторые публицистические статьи .

Вскоре после переезда в Липнице Гашек нанял секретарём сына местного полицейского - Климента Штепанека, который оставил ценные воспоминания о последних днях жизни писателя. Писатель диктовал ему почти ежедневно с 9 до 12 и с 15 до 17 часов, иногда не соблюдая это расписание. Обычно это было в трактире, иногда - на воздухе, возле купленного Гашеком весной 1922 года домика, а с октября - внутри.

Штепанек и часть друзей Гашека отмечают его необыкновенную память. Писатель диктовал роман без всяких предварительных заметок или набросков и лишь иногда пользовался картой и старыми австрийскими календарями, которые посылал ему издатель Сынек. Он всегда отлично помнил содержание отосланной издателю главы и начинал диктовать следующую, имея лишь небольшой листок бумаги с записью её последних строк. Написанный текст он никогда не перечитывал и не корректировал . В конце 1922 года автор начал четвёртую часть, но не успел довести её даже до середины. В последний раз он диктовал 29 декабря 1922 года за 5 дней до смерти, последовавшей 3 января 1923 года .

Продолжение

Продолжение романа - «Приключения бравого солдата Швейка в русском плену» - написал чешский журналист Карел Ванек (1923 г., первое русское издание - 1928 г.).

Сюжет

Персонажи

Часть из огромного количества персонажей романа имеет реальных прототипов, многим из своих героев Гашек даже не стал менять имена, хотя и поменял детали биографии. Так, многим из персонажей Гашек приписал детали собственной, весьма бурной биографии.

Йозеф Швейк

Главный герой романа. До войны занимался продажей краденых собак. Несколькими годами ранее был уволен с военной службы по причине признания медиками «полным идиотом». Страдает ревматизмом, однако с началом войны громогласно изъявляет желание идти на фронт. В результате попадает в полицию, сумасшедший дом и гарнизонную тюрьму как дезертир и симулянт. Его признают годным к военной службе. Швейк, впрочем, остается в Праге, успевает побывать денщиком у двух офицеров, и только нелепая случайность приводит его в действующую армию, в тот же 91-й пехотный полк, где Швейк проходил срочную службу. По дороге на фронт Швейк делает неожиданную карьеру - его назначают ротным ординарцем . Швейк воспринимает всё происходящее вокруг него с невозмутимым, доходящим до абсурда оптимизмом. Все приказания начальства он принимается выполнять с неудержимым рвением, а результат его деятельности, как правило, совершенно непредсказуем. Любое происшествие он всегда готов прокомментировать подходящим к случаю рассказом из своей жизни.

В последние годы появились сведения, что Йозеф Швейк не был придуман Гашеком, а существовал реально. Йозеф Швейк ( -) - пражский ремесленник, с которым Гашек познакомился в 1911 году. Вскоре появились первые рассказы с этим персонажем. Позднее Гашек ещё раз столкнулся с Швейком, но уже находясь в плену в России, где они оба служили в добровольческих чешских частях. Возможно, эта встреча и послужила поводом к появлению романа. Многочисленными, всем надоевшими историями из своей жизни был известен однополчанин Гашека по имени Франтишек Страшлипка, денщик реального поручика Лукаша. Ординарцем же в роте Лукаша был сам Гашек.

Пани Мюллер

Пани Мюллер (так в переводе П. Г. Богатырёва, в оригинальном тексте - Мюллерова, согласно правилам образования женских фамилий в чешском языке) - служанка Швейка, боязливая тихая старушка. Судя по тексту романа, она на самом деле не служанка, а квартирная хозяйка, у которой Швейк снимал комнату с пансионом. После того, как Швейк ушёл на войну, по приговору военного суда попала в концлагерь . Роман начинается с её фразы: «Убили, значит, Фердинанда-то нашего » (чеш. Tak nám zabili Ferdinanda ). Известны две знакомые Гашека по фамилии Мюллерова, но ни одна из них тихой забитой старушкой не была.

Паливец

Бретшнейдер

Тайный агент полиции, постоянно пытающийся поймать окружающих на антимонархических высказываниях. Арестовал Швейка и Паливца. В ходе слежки за Швейком после освобождения последнего купил у того нескольких собак, которые его и загрызли от голода.
Предполагаемый прототип Бретшнейдера, сотрудник пражской полиции Шпанда-Бретшнейдер, в 1919 году уехал из Праги в Берлин, где служил в винном погребке.

Фельдкурат Отто Кац

Полковник Фридрих Краус фон Циллергут

Командир 73-го пехотного полка. Редкостный болван, что признавали даже его офицеры. Отличался умением пускаться в долгие рассуждения о значениях всем известных вещей: «Дорога, по обеим сторонам которой тянутся канавы, называется шоссе». Глуп и бездарен, но благодаря покровительству некоторых влиятельных лиц быстро продвигался по службе. Мстителен: после того как приятель Швейка, по его просьбе, украл собаку полковника, удовлетворил ходатайство Лукаша и определил Лукаша и Швейка в маршевый батальон 91-го полка, отправляющийся на фронт.

Подпоручик Дуб

Офицер 91-го полка, призванный по мобилизации. По профессии - школьный учитель, по характеру - жестокий, мстительный дурак из тех, кого Швейк называл «идиотами в квадрате». Исповедует крайний патриотизм, страдает повышенной подозрительностью, слывет доносчиком и испытывает особую неприязнь к Швейку. Изо всех сил пытается казаться военным до мозга костей, но кадровые офицеры полка презирают Дуба и сторонятся его. Швейк, после долгих размышлений, награждает Дуба званием «полупердун»; до полного «пердуна», то есть старшего офицера, в высшей степени непорядочного, придирчивого и глупого, Дубу не хватало возраста и чина. Собирательный образ (во всяком случае, гашековедам не удалось установить определённого прототипа Дуба).

Кадет Биглер по прозвищу «Крыло аиста с рыбьим хвостом»

Полковник Шредер

Командир 91-го полка. По глупости и жестокости, в соответствии с чином, занимает промежуточное положение между капитаном Сагнером и изображёнными в романе генералами. В то же время обладает своеобразными понятиями об армейской чести: восхищается верностью Швейка, который на допросе сожрал письмо поручика Лукаша к госпоже Каконь, чтобы выгородить командира. По словам Марека, Шредер ничего так не боится, как фронта, хотя многие офицеры считают его настоящим фронтовиком. Именно Шредер назначил Швейка ординарцем к Лукашу в момент, когда Лукаш уже радовался, что навсегда избавился от бравого солдата.

Полковой повар Юрайда

Автор характеризует его как «повара-оккультиста »: до войны Юрайда издавал мистический журнал. Несмотря на любовь к книгам из серии «Загадки жизни и смерти», неистощим на кулинарные выдумки во фронтовой обстановке. На досуге писал сатирические письма жене, обыгрывая глупости быта офицеров.

Вахмистр Фландерка

Швейк - победная фигура вашей литературы. Его образ необыкновенно популярен у нас. Как в комедии дель арте он стал стандартным, типовым персонажем в большевистских кабаре. Куплетисты с немыслимым именем «русский Швейк» поют в каждом небольшом кабаре.

По мнению чешского прозаика Милана Кундеры роман Гашека «отражает ту же эстетическую тенденцию, что и романы Кафки … или Броха »

Известный английский историк Эрик Хобсбаум поместил роман Гашека (назвав его «двусмысленной буффонадой ») в ряд наиболее ярких произведений европейского авангардного искусства , порожденных Первой мировой войной и её революционными последствиями.

Подражания и продолжения

Экранизации

В 1934 году Гослитиздатом выпущен перевод с чешского П. Г. Богатырёва (чч. 1-2) в соавторстве с Г. А. Зуккау (чч. 3-4 и продолжение К. Ванека). Скабрёзные места романа подвергнуты цензуре, сглаживанию.

В 1937 году выпущен перевод «Похождений Швейка» В. Чернобаева (чч. 3-4), отличающийся весьма низким качеством и тенденцией «борьбы с натурализмом».

Примечания

1. Я. Гашек. Бравый солдат Швейк (неопр.) (1911).